Я сильно, с размаху, ударил его в лицо.
— Молчать! Ты украл?
Он вытирает кровь рукавом и бормочет:
— Украл?.. И не украл даже вовсе… Просто взял… Свое взял, господин полковник.
— Свое?
— Так точно, свое…
— Повесить.
Егоров и Федя подходят к нему. По-прежнему моросит надоедливый дождь.
Меня гложет лесная тоска. Я в тюрьме. Не ветви, а узорчатая решетка. Не шелест листьев, а звон кандальных цепей. Не лагерь, а четыре голых стены. Нет, не выйти из мелового круга: Федя, Егоров, Вреде. Нет, не разорвать сомкнувшегося кольца: плети, виселицы, расстрел… «Поношение сокрушило сердце мое, и я изнемог: ждал сострадания, но нет его, — утешителей, но не нахожу…» Где Ольга? Что с нею?
Собирайтесь, девки, все,
Я нашел трубу в овсе…
Труба лыса, без волос.
Обсосала весь овес…
Федя полулежит на траве и пробует гармонику-итальянку. Он в бриджах и хромовых сапогах.
— Федя.
Он вскакивает.
— Слушаю, господин полковник.
— Успокоились?
— А то как же?.. Вот выпороть бы еще Титова да Хведощеню, так и совсем бы за ум взялись…
— Они воровали тоже?
— Никак нет… А все-таки… На всякий пожарный случаи.
Он гладит Каштанку. Каштанка, играя, старается укусить ему палец. Федя смеется:
— У, беззубая… У, животина… А с нашим братом, господин полковник, иначе нельзя. Учить нас надо. Малохольный мы, господин полковник, народ… Только о себе и мечтаем.
Вреде и Иван Лукич помирились. Они больше не спорят: каждый думает, что он прав. Но Иван Лукич «шутильник», по выражению Феди. За обедом он говорит:
— Значит, ваше благородие, вы теперь спец?
— Я спец?.. По какой это части?
— По дамской.
Вреде краснеет.
— Что вы хотите этим сказать?
— А вот, Грушенька эта… В розовой кофте… Жанна д'Арк из Столбцов… «Узнаю коней ретивых»… Как сказал господин поэт, Александр Пушкин.
Вреде опускает глаза в тарелку. Мне жаль его. Я заметил: ему нравится Груша. Но он застенчив. Он не смеет к ней подойти. Он не знает, что и как ей сказать. Он барин… Может быть, она действительно кажется ему Жанной д'Арк?
Федя подает на подносе чай. Поднос старинный, серебряный, с чернью. Его «покупил» в одном из «совхозов» покойный Каплюга. Иван Лукич продолжает:
— А вы бы конфеток ей поднесли, сладких, дворянских, от Абрикосова или Сиу. Или вот, духов от Брокара… И вообразили бы, что она не мужичка, а вдруг княгиня или, по крайней мере, генеральская дочь…
— Аграфена Степановна? — щурит Федя единственный глаз. — Да если ее нарядить, так ведь она всех княгинь за пояс заткнет, так ведь она первой красавицей будет… Не девка, а настоящий бутон, господин поручик.