— У меня тоже ничего, — отозвался он.
Салеттл остановился в дверях большой спальни на втором этаже дома по Гаупт-штрассе, наблюдая за Эриком и Эдвардом, игриво помогающими друг другу завязать галстуки. Не будь они братьями-близнецами, подумал он, была бы образцовая гомосексуальная пара.
— Как самочувствие? — спросил он.
— Отличное, — отозвался Эрик, быстро к нему повернувшись.
— У меня тоже, — сказал Эдвард.
Салеттл на минуту задержался, потом вышел.
Спустившись по лестнице, он пересек коридор с резными дубовыми панелями и вошел в уютный кабинет с такой же отделкой. Шолл, в официальном костюме с белым галстуком, очень представительный, стоял перед камином с рюмкой коньяка в руке. Юта Баур в одном из своих знаменитых черных платьев устроилась в кресле позади него и курила турецкую сигарету с длинным мундштуком.
— Фон Хольден у Либаргера, — сказал Салеттл.
— Знаю, — ответил Шолл.
— Очень неудачно, что полицейский вздумал привлечь кардинала...
— Вам не следует волноваться ни о чем, кроме Эрика с Эдвардом и мистера Либаргера, — отрезал Шолл с ледяной улыбкой. — Эта ночь наша, дорогой доктор. Это ночь для всех нас, — внезапно он обернулся к ним, — не только ныне живущих, но и тех, кто уже мертв, но мужественно, самоотверженно и мудро подготовил начало. Эта ночь и для них. Для них мы познаем будущее, подходим к нему все ближе. — Глаза Шолла остановились на Салеттле. — И никто и ничто, дорогой доктор, — тихо закончил он, — не отберет у нас эту ночь.
— Я хотел бы получить ключ от комнаты четыреста двенадцать, — сказал по-немецки Реммер женщине с тускло-серыми волосами, сидевшей за конторкой. У нее были очки с толстыми стеклами, на плечи накинута коричневатая шаль.
— Этот номер занят, — изумленным тоном ответила она, потом покосилась на Маквея, стоявшего позади Реммера, слева от лифта.
— Ваша фамилия?
— С чего это я буду вам отвечать? Кто вы? Какое вы имеете право?
— Мы из полиции. — И Реммер показал удостоверение сотрудника берлинской полиции.
— Меня зовут Анна Шубарт, — быстро ответила женщина. — Что вы хотите?
Маквей и Нобл остановились посередине вестибюля, на полпути между парадным входом и лестничной площадкой, застеленной вытертым ковром цвета бургундского вина. Тесный вестибюль был выкрашен в горчичный цвет. У конторки стояла бархатная кушетка, два вытертых и непарных стула были придвинуты к камину, в котором тлел огонь. На одном из стульев дремал старик, опустив на колени развернутую газету.
— Лестница из вестибюля ведет на последний этаж?
— Да.
— Кроме лестницы и лифта, других путей наверх нет?