Он называл ее «любимая». Убить бы его, сукина сына. Мишель сейчас, не дрогнув, прикончила бы их обоих.
Городской пейзаж за окном сменился сельским. Мимо с грохотом пронесся встречный поезд. Мишель никогда не вернется в Париж. С Анри покончено, и с прежним миром тоже. Навсегда. Сестра должна понять ее. Как он сказал? «Возьми девичью фамилию».
Так она и сделает. Вот только найдет работу, накопит денег на адвоката. Мишель закрыла глаза и стала слушать перестук колес. Поезд мчался на юг. Сегодня седьмое октября. Через месяц и два дня исполнилась бы восьмая годовщина их свадьбы.
* * *
Анри Канарак спал, свернувшись в три погибели в кресле, в гостиной квартиры Агнес. В 4.45 он отвез Агнес на работу, а сам вернулся сюда. Его собственная квартира на авеню Вердье осталась пустая. Если кто туда наведается, не найдет ни единой ниточки. Пластиковый мешок с рабочей одеждой, нижним бельем и обувью Анри сжег в печке; от вещей, в которые он был одет во время убийства Пакара, остался только пепел.
В десяти милях, на другом берегу Сены, Агнес Демблон сидела на своем рабочем месте и обрабатывала финансовую документацию — седьмого числа полагалось расплачиваться по счетам. Она уже сказала месье Лебеку, что Анри Канарак уехал из Парижа по семейным делам и будет отсутствовать минимум неделю. Агнес оставила в булочной и на коммутаторе записочки — всех, кто будет спрашивать Канарака, адресовать к ней.
Маквей с утра пораньше расхаживал по Марсову полю, у подножия Эйфелевой башни. Тусклый рассвет высветил разоренные газоны. Садовники перепахали их весьма основательно, и осмотр затягивался. Но земля всюду была серо-черной, никакой красной глины.
Маквей решил обойти парк еще раз. По дороге ему встретился один из садовников, и детектив попробовал с ним потолковать. Это было непросто — садовник не знал английского, а Маквей почти не говорил по-французски.
— Красная грязь, — сказал он. — Понимаете? Есть тут где-нибудь красная грязь?
Он потыкал пальцем в землю.
Садовник недоуменно пожал плечами.
— Красная. Цвет такой. Кра-сна-я, — по слогам проговорил Маквей.
Старик посмотрел на него как на психа.
Уф, с утра пораньше такие нагрузки. Маквей подумал, что пригонит сюда Лебрюна, пусть тот разбирается.
— Пардон, — сказал он, стараясь говорить в нос, как истинный парижанин. Хотел было уйти, но в это время его взгляд упал на красный платок, торчавший у садовника из заднего кармана.
— Красное, — сказал он, тыча в платок.
Старик вынул платок и протянул полоумному иностранцу.
— Нет-нет, — отмахнулся Маквей. — Цвет красный.