Мир закружился вокруг нее, звезды и ночь промчались мимо головокружительными спиралями белого огня. Она падала так быстро, что не могла дышать, будто ее легкие сжимала рука какого-то жестокого великана. Видения мелькали одно за другим, как будто она видела их краем глаза, затуманенные и искаженные слезами. Тень дракона, закрывшая луну. Мегэн, прядущая шерсть и рассказывающая ей свои истории. Она сама, держащаяся за руку Мегэн и глядящая на мальчика со смеющимися темными глазами, крутящегося колесом быстрее, чем она умеет бегать. Потом она увидела себя новорожденную, лежащую в гнезде корней огромного дерева и зажимающую в крошечной ручонке кольцо с драконьим глазом.
Ее увлекало все глубже. Красный хаос, наполненный криками и всхлипываниями, и тени драконьих крыльев. Невыносимое давление повсюду вокруг. Потом покой. Темнота. Парение. Она свернулась клубочком, не понимая, где находится. Единственным звуком было оглушительный отдаленный рокот, похожий на ритмичный плеск океана. Она отдыхала, наслаждаясь блаженным покоем, укачиваемая рокотом океана и ласково колышущимися волнами. И снова она почувствовала, как ее уносит, хотя так медленно, так ласково, что падение почти не ощущалось. Она вскрикнула, не желая уходить.
Белое сияние. Свет, наполняющий ее уши и глаза, точно вода. Она падала, все быстрее и быстрее, мир бешено вращался вокруг нее. Она оторвалась от него и с пронзительным отдающимся эхом криком полетела сквозь неизмеримые пространства. Потом она увидела другие жизни, другие времена, хотя так неотчетливо, как будто смотрела сквозь матовое стекло, и сплетенные в необъятную спираль, простиравшуюся в обе стороны в бесконечность, как только что свитая нить.
Озарение длилось лишь миг. Изабо оказалась в своем собственном теле и недоуменно открыла глаза. Был рассвет. Ей предстояло выдержать еще две ночи.
Она снова выкупалась, безуспешно пытаясь смыть с себя пот и ужас ночи. Потом снова перечитала свою книгу ученицы, плача куда чаще, чем улыбаясь, и погладила кольцо с драконьим глазом, пытаясь вернуть свою вчерашнюю безмятежность. Она решительно пресекала все мысли о хлебе и сыре, черствеющих и плесневеющих в ее сумке, и о своем мягком и теплом пледе, в который ей так хотелось закутаться.
Наступила и прошла ночь, сменившись днем, а потом еще одной ночью. Там, где Изабо было холодно, теперь ей стало жарко, как будто ее била лихорадка, а ее руки и ноги дрожали. Снова занялся рассвет, приветствуемый пронзительными криками птиц. День тянулся невыносимо медленно. Ее переполняли отвращение и жалость к себе, и она то оплакивала все свои ошибки, которые, казалось, была обречена повторять раз за разом, как будто она была собакой, бегающей на привязи по кругу и вращающей тяжелый вертел, то уже через миг кипела гневом и возмущением на всех, кого знала и любила, за то, что они не спасли ее.