Однажды я видел, как перед церковью Святой Екатерины пороли молодую служанку, которая украла что-то съестное, ее пороли так жестоко, что спина у нее превратилась в кровавое месиво. Она ужасно кричала. Я отвернулся, меня мутило, но зрелище взволновало меня.
Неужели мне хотелось бы так же кричать от боли? Наступило лето, и я снова стал наблюдать за бабочками. Поймал несколько красивых экземпляров и положил их в банку, чтобы они умерли. В лесу я наткнулся на месье Леопольда и попытался спрятаться от него, однако он успел заметить меня. Мне захотелось убежать, но он позвал меня, и я не смог скрыться. Остановился. Он подошел, положил руку мне на затылок, и я почувствовал его грубую ладонь на своих волосах. Он не сердился. Да и за что бы ему сердиться? Не знаю. Он погладил меня по голове. Спросил о бабочках. Мы пошли к его дому. Я не мог отвести глаз от пустого места на полке, где некогда стоял Цезарь, и от закрытой двери, ведущей в спальню. Украдкой я поглядел на месье Леопольда, неужели он не заметил отсутствия чайки? Я думал, что все должно измениться, но он был прежним.
Он помог мне каталогизировать бабочек и прикрепить их булавками к доскам. Однажды утром я нашел спящего на коре дерева адмирала. Крылья у него были сложены. Нижняя сторона крыльев и кора были одного цвета, я только случайно заметил его. Несколько минут я, не дыша, смотрел, как крылья бабочки сливаются с корой дерева. Это было так странно. Поймав бабочку, я решил не убивать ее. Месье Леопольд дал мне клетку для колибри. Я выпустил адмирала в клетку, и он порхал в ней на своих красивых крылышках. Я с восхищением наблюдал за бабочкой, которая постепенно привыкала к своему плену. Она устроилась на гнилом яблоке, лежавшем на дне клетки. Я наблюдал за ней. Мне показалось, что ее маленькие, с булавочную головку, глаза с мольбой смотрят на меня, словно она понимает, что я ее господин и повелитель.
Однажды вечером месье Леопольд, попивая кальвадос с сахаром, рассказал мне о проститутках Онфлёра и о Валери. Той некрасивой шлюхе, над которой я смеялся. Из-за которой так странно вел себя. Месье Леопольд долго описывал ее, строение ее тела, бедра, локти, пупок, скулы. Изгиб позвоночника. Говорил о подъеме стопы и сосках. О длине мышц, голени, сухожилиях. Он оживленно жестикулировал.
– Клянусь Богом, мой сын, таких бедер, как у нее, нет больше ни у кого! А какие у нее ягодицы! А груди, а живот! Ее тело совершенно!
Месье Леопольд сжал губы. Мне хотелось, чтобы он продолжал, и я подлил ему кальвадоса.
– Но красивый ландшафт быстро надоедает, – с раздражением в голосе сказал он и отодвинул кружку. – После долгого созерцания лугов и деревьев становится грустно, и только память говорит, что некогда этот ландшафт возбуждал тебя. И всякий раз, встречая постороннего, который с явным восхищением расхваливает тот же ландшафт, ты с удивлением смотришь на него, недоуменно пожимаешь плечами, бормочешь «да», «неужели» и угрюмо бредешь домой. Но стоит молнии ударить в деревья и оставить на ландшафте свои черные отметины, как в тебе оживает прежнее восхищение и тебя охватывает гнев. Как смело нечто столь безобразное вторгнуться сюда? – думаешь ты. Однако на самом деле втайне ты восхищаешься этими безобразными отметинами, ибо они научили тебя ценить надоевший было ландшафт. То же самое и с Валери. Ты можешь любоваться ее овальным животом и золотистыми волосами на лобке, можешь скользить взглядом по ее упругим бедрам и, задыхаясь от наслаждения, восхищаться голенью и щиколотками. Но проходит время, ты устаешь и хочешь уйти. Ну что в этом такого? – думаешь ты. Зеваешь, потягиваешься и мечтаешь, чтобы все поскорей кончилось. Тогда она наклоняется к тебе, ты чувствуешь, как пахнут ее груди, а она приближает к твоему лицу свою безобразную рожу и шепчет что-то, что раздражает тебя и в то же время возбуждает. И ты встаешь и ведешь ее к постели. И когда, обезумев от страсти, ты овладеваешь ею, то понимаешь, что она снова обхитрила тебя и что ты раб ее двойного очарования.