— Ну и? — А нельзя рассказывать, Макс. Но... Все, кажется, правда. И меня это не очень радует... Но это ерунда: радует, не радует. Ведь ерунда?
— Тебе виднее.
— Надо вас познакомить, — Наташка уже отвлеклась от горестных размышлений о предсказанной ей судьбе, вошла в свой любимый образ светской львицы которая знает всех-всех-всех на свете и очень любит этих самых «всех» сводить зачем-то. Тоже ничего себе вклад в великое дело всеобщей энтропии.
— Ну, познакомь, если надо, — равнодушно согласился я. Такое уж у меня было в тот вечер меланхоличное настроение, что ташкино предложение не вызвало у меня ни энтузиазма, ни, напротив, опасений. Ни единого хиленького предчувствия не родилось в сонном моем сердце; так могла бы реагировать засушенная бабочка на обещание владельца коллекции показать ее радужный трупик очередному энтомологу-любителю. Дескать, раньше надо было спрашивать: хочу ли я заплатить жизнью за право украшать твою коллекцию, а теперь что ж, теперь все можно, поскольку мне уже давным-давно по фигу...
— А чего ты, кстати, его прикормил?
Я даже не понял поначалу, о ком речь. Устремил на нее вопрошающий взор: уж не чеширский ли кот бродячий примерещился в подоконном сумраке? Потому что мне иногда чудится этот кот: знаю ведь что нет его, но безглазая тень улыбчивой усатой морды, не то дух-хранитель комнаты, не то просто зооморфное фамильное привидение чуть не ежедневно пугает меня очевидностью своего потаенного присутствия в доме.
— Я Мика имею в виду. По-моему, он скучный. Обычный студент Политеха, таких в кофейне под моим домом табуны, вечно очередь из-за них...
Вот те раз! Сама же привадила его ко мне, а теперь — «зачем прикормил»?!
— Вообще-то я думал, он за тобой ходит.
— «Ходит»? Какой ты, однако, тактичный... Ну, будем считать, что именно «ходит». Но его «походка» мне осто-... как там дальше? Это ж твой неологизм был... а, вот -пиздебенила. Остопиздебенила, ага. В тебе умер великий лингвист, Макс. Временами он попахивает, но это не беда: в каждом кто-нибудь да умер, все мы — ходячие саркофаги... И вообще ты лучше всех, правда-правда. А Мик зануда. Если он будет сюда к тебе каждый вечер шляться, через месяц ты от тоски повесишься на кухне, над плитой Ковальчуков, вот увидишь!
Перспектива безрадостная, что да, то да! Поверхность соседской плиты никогда не казалась мне ландшафтом, достойным стать последним отражением на сетчатке глаз умирающего героя. Был бы обрусевшим немцем, непременно сказал бы «пфуй!» — но поскольку немец я лишь на четверть, по обрусевшему задолго до моего рождения деду, оный фонетический шедевр остался лежать под завалами прочего невысказанного словесного мусора.