— Конечно, нет, — спокойно ответил он. — Пододвинь сюда пуфик. Я расчешу тебе волосы. — Руперт указал место на ковре у своих ног.
Он чувствовал в Октавии нечто такое, что сильно его беспокоило: безразличное, усталое сопротивление, скорее даже отталкивание, которое, казалось, шло из самых глубин ее существа.
Пробивший себе дорогу в жизни исключительно благодаря силе собственной натуры, Руперт не представлял иного способа преодолеть странное настроение жены, как подчинить ее своей воле.
Октавия неохотно послушалась, через всю комнату перекатила ногами пуф и села рядом с мужем.
В комнате повисло молчание. Руки Руперта разбирали пряди волос, вынимали заколки и прокладки, и наконец напомаженная и напудренная масса рассыпалась по плечам.
— Сколько ты заплатила парикмахеру? — словно бы невзначай спросил он, погружая расческу в слипшиеся кудри.
— Пять гиней. А что?
— Видимо, поэтому дамы стараются сохранить прическу как можно дольше, — усмехнулся Руперт.
— Ты обвиняешь меня в транжирстве? — Октавия попыталась обернуться и посмотреть, не шутит ли он, но Руперт положил ей ладонь на макушку и удержал голову.
— Нет, просто размышляю.
Расческа пошла сквозь волосы свободнее, и Октавия незаметно стала расслабляться; а белая пудра все сыпалась и сыпалась на ковер у ног. Руперт всегда получал удовольствие, расчесывая волосы жены, и превратил этот процесс в настоящий чувственный ритуал.
Руперт не прекращал своего занятия до тех пор, пока волосы не заблестели. Тогда он отбросил расческу, и сильные руки прошлись по шее, размяли мускулы на плечах и спине.
— Сквозь пеньюар как следует не получится. — Голос Руперта прозвучал неестественно громко. — Сними и ложись на кровать.
Октавия очнулась. Она по-прежнему хотела заснуть одна. Не желала, чтобы к ней прикасались, ласкали, принуждали к страсти. Только не сейчас, когда все мысли устремлялись в завтрашний день. Ведь именно завтра ей предстояло совершить то, что ждал от нее Руперт — лечь в постель с другим человеком.
— Я устала, — только и сумела выговорить она, но слова прозвучали вовсе не так твердо, как ей бы хотелось.
— Я знаю. Поэтому делай, что я говорю. От его холодной властности, которую Октавия так хорошо изучила, сопротивление вспыхнуло и разгорелось с новой силой.
— Послушай, Руперт, я не хочу сегодня любви.
— А разве я говорю о любви? — Он поставил ее на ноги. — Не хочешь любви — не надо. Один, без тебя, я ею наслаждаться не могу. Я думал, это ты уже поняла.
Руперт журил ее, как непослушного ребенка, а сам между тем одним ловким движением стянул через голову пеньюар.