Софи расцеловала всех на прощание. Многие плакали.
Ее собственная тоска сделалась как бы глуше; ей удалось держать себя в руках вплоть до выхода на каменистую площадку перед домом.
Двенадцать солдат Преображенского полка уже были на конях, выстроившись в ряд перед входом. Полковник еще не оседлал коня; поводья его рысака держал один из денщиков. Борис Михайлов тоже взобрался на свою низкорослую горную кобылку, привязав поводья неоседланного Хана к луке своего седла. Закрытая карета, запряженная шестеркой отборных лошадей из голицынских конюшен, ожидала своих ездоков.
Прежде чем направиться к карете, граф Данилевский церемонно поклонился Софье Алексеевне.
— Покорно прошу садиться, княжна. — Голос его был ровен, лицо непроницаемо.
Софи побледнела как мел; на гладком овале лица темные глаза стали еще больше.
— Я не поеду в карете, — напряженно выговорила она. — Я не могу… Вы не должны настаивать…
— Я в полном отчаянии от того, что вынужден причинять вам неудобства, княжна, — тем же ровным тоном возразил граф, — но тем не менее настаиваю… Будьте любезны садиться. Ваша прислуга поедет с вами.
— Но… нет, вы не понимаете! — Глаза ее еще больше потемнели от горя. — Я должна ехать верхом. Мне становится дурно в карете. — Она бросила умоляющий взгляд на деда, но тот, несмотря на все страдание, написанное на его лице, ничем не мог ей помочь. Вчера вечером он уже знал, что таково намерение графа, и, трезво глядя на вещи, не мог не признать, что это небезосновательно.
— Я не могу позволить вам ехать верхом на этом коне, — проговорил Адам. — Вы ясно мне дали понять, что едете со мной исключительно по принуждению. Я не могу дать вам в руки средство для побега. — Он вновь показал рукой на карету. — Я еще раз предлагаю вам сесть. Нам предстоит долгая дорога сегодня.
Но она по-прежнему недвижно стояла на дорожке, снова напомнив ему маленького степного зверька, попавшего в капкан, раскинутый человеческими руками. Образ этот был настолько четким, так явно напоминал о его неприглядной роли в этом похищении, о которой она с завидным упрямством не переставала напоминать, что ему пришлось заставить себя рассердиться.
— Я должен посадить вас лично? — грубоватым голосом проговорил граф, делая решительный шаг к княжне.
В то же мгновение старый князь с воплем отчаяния оказался между ними. Только теперь Софи, кажется, сбросила оцепенение. Слегка прикоснувшись к руке деда, она обошла его и села в карету. Таня, нагруженная корзинами и тюками, вскарабкалась за ней. Дверца захлопнулась.
— Черт вас возьми! — Голицын наконец-то вышел из себя. Иронической маски как не бывало. — Она не выносит замкнутого пространства, ее мутит от поездок в карете.