Валентинов день (Фэйзер) - страница 4

Эмма отвернулась к окну. Зимний день угасал. Голые деревья сгибались под порывами пронзительного северо-восточного ветра.

Звуки фортепьяно затихли, и она услышала негромкий стук захлопываемой крышки. Девушка повернулась: Аласдэр стоял, прислонившись к фортепьяно и опираясь ладонями об изящный корпус вишневого дерева.

— Итак? — Его бровь выжидательно поднялась. — Наедине ты можешь говорить все, что угодно. Я не обижусь.

— Только этого недоставало, — парировала Эмма. — Ты приложил к этому руку, Аласдэр. Думаешь, я не понимаю, как ты мог управлять Недом, когда хотел?

На худощавой щеке Аласдэра задергался мускул, глаза едва заметно сузились.

— Если ты так считаешь, значит, ты недостаточно хорошо знала своего брата. — Это было сказано без всякого выражения.

— Но если это не твоих рук дело, то чьих же? — воскликнула она. — Не могу поверить, чтобы Нед по доброй воле сыграл со мной такую шутку.

Аласдэр пожал плечами.

— Почему ты считаешь это шуткой? Почему не допускаешь, что Нед сделал так для твоей же пользы?

— Фу ты! — Эмма была настолько рассержена, что у нее само собой вырвалось это детское восклицание. Она принялась расхаживать по комнате, а Аласдэр смотрел на нее. Глаза его снова заблестели, когда он наблюдал, как она мечется от стены к стене по маленькой комнате.

Леди Эмма Боумонт была высока ростом — пять футов и девять дюймов. Природа одарила ее щедрыми формами, и Аласдэр втайне понимал, что высокий рост отчасти скрывал роскошное тело. Его воображение часто тревожили образы ее фигуры под элегантными платьями — великолепная пышная грудь, гибкая сильная спина, округлые бедра.

Он резко повернулся к фортепьяно, поднял крышку и снова пробежал пальцами по клавишам.

Эмма замерла как вкопанная.

Аласдэр говорил через плечо почти небрежно, а сам склонялся над инструментом и брал наугад ноты.

— Ты прекрасно знаешь, дорогая, что лучше принять все достойно. В противном случае ты только выставишь себя на посмешище.

Он заметил, что ее полные губы поджались и глаза — скорее золотистые, чем карие — снова вспыхнули гневом. Ниточка сквозняка пробилась между стеклом и рамой окна, и от свежего воздуха вспыхнул и взметнулся в камине огонь. Ярче загорелись восковые свечи в ветвистом канделябре на столике под окном. Свет коснулся волос Эммы. Удивительных волос, которыми не уставал восхищаться Аласдэр. Светлых, как летняя пшеница, волос, в которых мелькали и оникс, и пестрота черепахового панциря, и золотые самородки. Когда Эмма была девочкой, ее волосы были пепельного оттенка, но по мере того как она росла, появлялось все больше прядей потемнее.