Офицер с отрядом вернулся усталый и раздраженный, улегся спать, но заснуть не мог-из бани слышался отвратительный вой Томута: не то какую-то древнюю песню он пел, не то печально оплакивал свою судьбу,
— Прикажите этому дикарю замолчать! — вскочил офицер в кабинет хозяина, который еще не ложился.
— Пожалуйста, — поправил Карасал.
— Пожалуйста, — повторил офицер.
— Бесполезно. Я много лет знаю этого человека.
— Но вы только послушайте! — На усадьбе раздавались душераздирающие вопли. — О чем он воет?
— Прощается с Бий-Хемом и горами, — прислушался хозяин.
— Придется его пристрелить.
— Никак нельзя, — возразил Карасал. — Не в обычаях, позволю заметить, русского воинства. Кроме того, я прожил здесь четверть века и хорошо знаю урянхайцев. На многих из них это произвело бы весьма нежелательное впечатление.
— Вы полагаете? — пробормотал офицер и, выйдя наружу, отдал в темноту какое-то распоряжение.
Вскоре Томут завизжал, как под ножом, и смолк. Весь трепеща, Карасал встретил офицера в дверях:
— Вы недооцениваете последствий…
— На вас лица нет, — устало сказал офицер, — ему просто заткнули рот.
Утром отряд засобирался вниз. Офицер снял караулы с реки и дороги, приказал подать коня. Томута выволокли в последний момент и вынули изо рта кляп. Томут покатился но траве, заверещал. На крыльцо вышла Марина Терентьевна, одетая в лучшее свое, ни разу до сего дня не надеванное кремовое платье, приблизилась к офицеру.
— С этим добрым и несчастным народом нам жить, — промолвила она. — Молю вас — отпустите его! Томут смолк, по-собачьи глядя на нее.
— Попросил бы вас о том же, — сказал хозяин и заметил, как в глазах Томута мелькнула знакомая искорка и тут же погасла под тяжелыми веками.
Офицер все смотрел на Марину Терентьевну, которая вдруг гордо вскинула голову и, глядя ему прямо в глаза, произнесла:
— Хотите, я встану перед вами на колени?
— Совершенно лишняя жертва. Только переведите этому князю, чтобы он забыл в обновленной России о своем нойонском звании, — сказал он, добавив: — Пожалуйста…
Томут торопливо закивал, хорошо поняв, чего от него хотят, и офицер разрешающе махнул плетью. Бородатый казак обнажил саблю, передернул ею за спиной Томута, и веревки упали. Отряд ушел, а Томут, мгновенно изменивший выражение лица, сказал по-тувински Марине Терентьевне, что он этого не забудет, пока его глаза видят Бий-Хем…
А через несколько дней Томут, обычно оставлявший коня у коновязи Карасала, подскакал к самому крыльцу и властно закричал. Карасал был в поле. Вышедшая Марина Терентьевна увидела, что Томут надменно прямится в седле, а лицо его, исполненное преувеличенного достоинства, непроницаемо-таинственно, как у Будды.