– Синьора сама отдала вам брошь? – спросил Торрчи, пристально глядя мне в лицо.
– Нет, она забыла ее на столике, где мы обедали.
– Я знаю женщин, синьор Дэвид. Женщины не забывают таких вещей. Она подарила ее вам! У меня будут деньги сегодня в четыре часа.
– Можно купить на эти деньги паспорт? – спросил я.
Торрчи огорченно покачал головой:
– Думаю, нет, – паспорт стоит дороже чем двести тысяч, синьор Дэвид.
– Да. – Я допил виски, поставил стакан и поднялся. – Не можете ли вы одолжить мне пятьсот лир, Торрчи?
– Вы передумали продавать ее?
– Я еще не решил.
– Я даю двести тридцать тысяч. Это мое последнее предложение.
– Я уже сказал, я подумаю на этот счет. А сейчас мне нужно пятьсот лир.
Торрчи достал толстую пачку банкнотов.
– Возьмите больше. Возьмите пять тысяч. Берите.
– Пятисот достаточно.
Он пожал полными плечами и кинул пятисотенную купюру через стол.
– Если кто-нибудь предложил вам за брошь больше, чем я, пожалуйста, дайте мне знать. Предоставьте мне, так сказать, право первого выбора.
– Хорошо, – сказал я, убирая в карман и брошь, и купюру.
– Сумасшедший, дурак, обезьяна, – завизжала Симона, – ты же разоришь нас!
Провожая меня к дверям, Торрчи, перекрывая вопли Симоны, сказал:
– Она бесится потому, что хочет, чтобы я купил ей новую шляпку! У нее уже двадцать шесть шляпок, зачем ей еще одна?
– Вот уж не знаю. – Я пожал ему руку. – Я не очень-то хорошо разбираюсь в женщинах. Торрчи хитро подмигнул мне:
– Но при этом всегда получаете то, что хотите, а?
– Не всегда. – Я спустился по лестнице и вышел на залитую солнцем площадь.
Четыре мухи бесцельно бродили по потолку, а затем стали летать, с раздраженным жужжанием кружась по комнате. Затем снова устроились на потолке. Я валялся на постели и наблюдал за ними. Моя комната находилась в цокольном этаже огромного дома с меблированными комнатами позади оперного театра “Ла Скала”. В самые жаркие дни в «Ла Скала” открывались все вентиляционные отверстия, и я отчетливо мог слышать музыку и пение. Таким образом бесплатно прослушивал целые оперы. К сожалению, все очень зависело от того, в какую сторону дул ветер. Иногда он менял свое направление прямо после спектакля.
Моя комната – небольшая, но в ней было одно достоинство – она была чистой. Именно поэтому я и снял ее; меблировка скудная и бедная, а обои такого неопределенного цвета, что смотреть на них без раздражения было невозможно.
В комнате находились кровать, кресло, умывальник, лоскутный коврик и на стене, напротив кровати, очень плохая репродукция боттичеллиевской “Весны”.
В нише возле окна стоял стол, и на нем валялись блокнот и кожаная папка с рукописью книги, над которой я работал уже четыре года. Под столом лежали купленные за это время книги по искусству, большая часть которых стоила вполне приличных денег.