Я снова набрал номер Дженни Бакстер и на сей раз услышал женский голос.
– Алло?
– Мисс Бакстер?
– Да.
– Говорит Лоуренс Карр. Ваш дядя, мистер Мелиш... – Я сделал паузу. Или она знает обо мне, или нет.
– Ну, конечно. Где вы?
– В отеле «Бендикс».
– Вы не подождете еще часик, а к тому времени я уже закончу?
Вопреки ее учащенному дыханию – словно она только что бегом проследовала шесть лестничных маршей, (как я узнал позже, именно так и обстояло дело – голос звучал энергично и деловито.
Я был не в настроении торчать в этом убогом номере.
– А если мне подъехать? – спросил я.
– О, да... приезжайте. У вас есть адрес?
Я ответил утвердительно.
– Тогда приезжайте, когда вам будет удобно, хоть сейчас, – и она положила трубку.
Я спустился с третьего этажа по лестнице. Мои нервы попрежнему были в скверном состоянии и я не желал иметь дело со скрипучим лифтом. Я спросил дорогу у боя-негра. Он сказал, что Медокс-стрит находится в пяти минутах ходьбы отсюда, от отеля. Поскольку мне лишь с трудом удалось найти место для машины, я решил идти пешком.
Шагая по главной улице, я заметил, что на меня обращают внимание. Постепенно до меня дошло, что люди глазеют на мой костюм. Когда идешь по главной улице в Парадайз-Сити, встречаешь конкурентов на каждом шагу. Там прямо-таки приходится хорошо одеваться, но здесь, в задыхающемся от смога городе, все казались мне оборванцами.
Я нашел Дженни Бакстер в служившей ей офисом комнате на шестом этаже большого запущенного дома без лифта. Я вскарабкался по лестнице, чувствуя под воротничком шершавую цементную пыль. Перемена обстановки? (Ничего не скажешь, Мелиш подобрал мне чудную обстановку).
Дженни Бакстер было тридцать три года. Высокая, примерно, пять футов девять дюймов, с массой неопрятных черных волос, заколотых на макушке и, казалось, готовых в любой момент рассыпаться, худая. По моим стандартам ее фигуре не хватало женственности. Ее груди были маленькими холмиками, не привлекающими сексуально – совсем не такими как у других женщин, которых я знал в Парадайз-Сити. Она выглядела слегка истощенной. Невзрачное серое платье, надетое на ней, она, должно быть, сшила сама – ничем другим нельзя объяснить его покрой и то, как оно висело на ней. Хорошие черты, нос и губы превоходны, но что заворожило меня, так это глаза – честные, умные и проницательные, как у ее дяди.
Она что-то быстро писала на желтом бланке и, когда я вошел в комнату, подняла голову и посмотрела на меня.
С чувством неуверенности я остановился на пороге, недоумевая, за каким чертом явился сюда.