— Она — наш друг, Бранвин, она спасла их.
Она задумалась, и что-то потеплело в ее сердце, и память ее прояснилась, и она вспомнила свет, вошедший однажды в Кер Велл, и фигуру в ауре этого света, и голос. Она почти увидела ее, ее облик в оборванных и тусклых одеяниях, и лишь лицо не удавалось ей рассмотреть.
— Я бы хотел, чтоб ей здесь было хорошо, — сказал Киран, — за все, что мы ей должны. За ее дружбу. Бранвин, когда-то, давным-давно этот зал принадлежал им. И звали его тогда Кер Глас, не знаю, есть ли еще такое место на земле, где она может быть, одновременно оставаясь в Элде. Если бы не Арафель, я был бы мертв, да и все мы…
«Но есть же Донн, — неожиданно мелькнула у нее мысль, — где ты родился. Он тоже когда-то принадлежал им». Но она отогнала ее прочь, как поступала с любой неприятностью, охраняя свое гнездо для тех, кого любила.
— Мы накроем стол, — промолвила она, ища уверенности в привычных вещах и налагая на сверхъестественное узы приличий, как будто могла заговорить и обуздать его. «Если она окажется у меня в зале, — думала Бранвин, — если она войдет в мою душу, если я смогу ей поверить и вспоминать ее потом, мне будет спокойнее; тогда я привыкну и научусь называть ее по имени».
Арафель — так ее звали, или Фокадан, то есть Чертополох, и многими другими именами. Но одного звука было недостаточно. Ей нужно было научиться произносить его душой, как это делал Киран, и у нее были все причины сделать это, ибо Кер Велл был ее домом, и она родилась здесь и в ней текла южная кровь — кровь королей и неприятеля, поверженного Арафелью. Эти камни принадлежали ей, и она знала их магию, и все, что являлось сюда, ступало по ее земле. Здесь она могла научиться и наконец запомнить столь важное ей и не дать ему померкнуть, как оно меркло для других.
Она все еще была сильна. Ее выбрал себе в жены ее муж, чтобы привычно стареть рядом с ней; и она выносила его детей — об этом думала она и ощущала себя в безопасности за стенами Кер Велла.
— Здесь, любовь моя, — промолвил ее муж и коснулся губами ее лба. — Ты увидишь, — он повернулся с очень серьезным и задумчивым видом. — На восходе луны.
Прошло много времени, прежде чем вернулся Барк, ибо он дальше всех углубился в леса, а также из-за того, что он видел, или ему показалось, что видел.
— Жив-здоров, — откликнулся он, когда его господин сам вышел к воротам навстречу ему. — Слава богам, — и тут же отвернулся к лошади, устыдившись, что так ослабел, что глаза щиплет от пота, а может и от другой влаги. Он снял с седла лук и колчан и перекинул их через плечо, прежде чем отдать своего скакуна в руки дожидавшихся конюхов.