— Ты не умрешь, — пообещала она. — Я отведу тебя, куда тебе надо. Пойдем, это недалеко.
Лес заканчивался у яркого потока, там, где взгляд тонул во мгле, лежала граница ее мира. Она провела его сквозь это мутное место, ведя его вслепую и лишь держась рукой за камень, который помнил, каким был мир когда-то — так она угадывала очертания за пустотой, находя нужную дорогу. Она помнила, каким был когда-то Кер Велл — нежно-зеленым холмом, купающимся в неувядающей весне; и так она нашла его, продолжая крепко держать за руку Кирана. Но даже на этих тенистых тропах они различали всполохи костров, военные кличи и тени сражения, бушующего вокруг них.
Видели они и другое. Но Смерти не было рядом.
— Не обращай на нее внимания, — сказала Арафель. — Держись за камень и иди со мной.
Она вела его все уверенней за собой в смертную ночь и в грохот сражения под черными стенами Кер Велла. Она знала, как в него войти. Никакая охрана не могла противостоять ей. И она провела его в замок.
— Прощай, — промолвила она. — И возвращайся.
И она вышла из Кер Велла, вернувшись в круговерть теней.
Она почувствовала, что не одна — холодный непроглядный мрак сгустился рядом, вынырнув из гула сражения.
— Охоться где-нибудь в другом месте, — сказала Арафель.
— Ты поступила по-своему, — ответила ей Смерть, с юродством кланяясь.
— Охоться где-нибудь в другом месте.
— Ты одарила этого смертного немыслимыми дарами.
— Так что из этого? Разве они не мне принадлежат?
Тень ничего не ответила, и Арафель двинулась дальше сквозь мглу в свой яркий мир, в свой собственный. Призрачные олени с любопытством взирали на нее в эльфийском закате; она вернулась в рощу круга, и, касаясь камней, свисавших с дуба, стала внимать бесценным воспоминаниям, о которых они пели, когда ветер раскачивал их. Лишь один голос умолк в этом хоре, тот, что принадлежал Лиэслиа.
— Прости, — прошептала она ему, хоть он был далеко за морем и не мог услышать ее. — Прости, что это оказался ты.
Но странное зародившееся братство продолжало вибрировать в ней после стольких лет одиночества. Она шла, сливаясь с жутким звучанием песни, свойственной лишь ее камню сна, и все же до нее доносился шепот другого сердца — отмеченного человеком, но истинного, как сама земля. Что-то ее тревожило в нем, ибо он знал войну; он умел убивать, но и она умела в жестоком и холодном эль-фийском гневе. Человеческий гнев был иным — кровавым и слепым, как у волков. Ему были знакомы страсти, казавшиеся ей непонятными; ему были ведомы странный страх и сомнения. И все это присутствовало в нем, заглушая ясный голос Лиэслиа. Он боялся Лиэслиа; с человеческим упрямством он отрицал то, что видел собственными глазами в Элде.