Парень возмущенно засопел — объясненье волхва показалось ему неприкрытой насмешкой. Уж сказал бы прямо: «Не твоего, мил-друг, сопливого ума дело, куда подевались мои псы». Так нет же, выдумал несуразицу! Об нынешней поре волки дерзнули забраться в самое нутро Междуградья, да еще таким числом, что вусмерть перепугали Корочунову свору, — это ж только ляпнуть такое! Зима, что ль, нынче волкам — наглеть да в стаи сбиваться?! Дурнем прикидывается старый пень или (что верней) мил-друга своего Жеженя держит за пустоглавого дурачка.
И тем обиднее показалась неприкрытая вздорность старикова толкованья, что, будь оно правдой, очень бы удачно объяснило огнеглазую тень на стерне. А так… Кажется, теперь понятно, что то была за тень. Понять бы еще, зачем его, Жеженя, навели на памятное место близ Шульгова подворья. И зачем все-таки выпустили к Корочуну. И главное, удастся ли теперь вернуться живым-здоровым.
Меж тем «старый пень» все никак не мог управиться с неподатливым воротом.
— Ты слышь, парнище… — бормотал он, сопя и покряхтывая, — ты хотя бы знаки, что Чарусе велено на том черепе выбить… Хоть их как-нибудь испорти… Благодарствую (это Жежень пособил его возне с полушубком)… Черточку какую от себя прибавь, что ли…
— Да за это ты, почтенный, себя не волнуй, — отмахнулся парень. — Коли она, черепушка-то конская, впрямь вроде как золотая, то я ее разом… На наковальню кину да большим молотом сомну в оладью — прямо по-холодному, не каля на горниле. Это сработать что-либо трудно-маятно, а уж готовый труд испохабить, да еще чужой — плевое дело. Только ты упроси Навьих-охранителей, чтоб поспособствовали этим самым выворотням спустить шкуру с Чарусы прежде, чем он мою успеет спустить.
— Чарусу не опасайся. Ежели чего, скажи: творю, мол, по Корочуновой воле. А завтрева спозаранку я сам к нему припожалую… коли будет мне в том Велесова благорасположительная подмога.
Не понравилась Жеженю эта обмолвка про благорасположительность Скотьего Бога, ох как не понравилась! Выходит, могучий волхв-чаровник не больно надеется на одну только собственную неявную силу.
А могучий волхв, опомнившись, заголосил, не щадя старческой своей глотки да Жеженевых ушей:
— Э, э, парнище! Об! Надо же — вновь босиком наладился, а у самого на ступнях, поди, ни единого живого местечка! И плащ возьми. Плащ-то мой авось на тебе не рассядется? И клобук… Эй, Остроух! Любослава! Остроух! Засони беспробудные! Да вы там в избе повымерли, что ль?! Все сюда!
* * *
Дождь…
Трижды по трижды и еще трижды по стольку же растрипроклятый дождь…