Был у нас капитан Федорец, «Боб». Его боялись ставить даже старшим машины. Как-то заехал на переезд – машина застряла, кузов остался на рельсах, несколько человек покалечило. С тех пор основной задачей Федорца было прийти утром на развод и кантоваться до вечера. Ходил с фуражкой под мышкой. Имел по два выходных, на хозработы не назначали – числился в боевом расчёте. Таких в полку было процентов двадцать – оплот режима. Система их окончательно искалечила, никакой империализм с ними был не страшен. Федорец не знал, где находятся Соединённые Штаты, – для него противником был тот, на кого укажет командир. Карты он видел последний раз в училище, да и то игральные. Газет и книг не читал, читающих презирал. По натуре был гедонист: водка, бабы, рыбалка, охота… Ничего из того, что в жизни напрягает. При малейшем недомогании ложился в госпиталь на месяц. Высокий, худой, седой, глаза бараньи навыкат и мутные. Бывало, ставишь ему задачу, а его лицо излучает такую безысходность, будто он слушает собственный смертный приговор. У отца-командира сразу опускаются руки. Понимает, что «Боб» не только не будет делать, но даже в суть не вникнет. Не дай Бог, что-нибудь сотворит с собой или с солдатами! Поэтому его и отпускали с миром. Когда кому-нибудь всё же удавалось всучить «Бобу» какое-нибудь приказание, он начинал томиться, без толку хлопотать, всем рассказывать, спрашивать совета, плакаться на свою горькую долю:
– Вот меня нашли, дурака крайнего. Сказали взять двух солдат и отвести в автопарк. А где их найдёшь?
Доказать собственную ограниченную служебную пригодность означало значительно облегчить для себя тяготы службы. Мечтой большинства «безродных» офицеров было, чтобы никто не кантовал до дембеля. В данном случае «родовитый» совсем не означало, что папа был маршалом.
«Моя мама во Владимире – директор ЦУМа» – служило достаточным признаком родовитости. До капитана «безродные» ещё кое-как дёргались, служба вела. Если взысканий не нахватаешься – дадут капитана. «Старлейских» должностей в полку практически не было. Зато майорских – нехватка, и на них, как правило, сидели настолько прочно, что «выбить из седла», по Симонову, могла только смерть или дембель. Майоров «выбивали» только за пьянку, но они, за редким исключением, не пили. Я помню только два случая: один – Коля Баранов, а другой – пьяный упал с балкона.
Капитаном можно было стать и повторно. Некоторые, проходившие по 10 лет в майорах, к своему вящему изумлению в одночасье становились капитанами. Сию горькую чашу у нас испили Коля Баранов, Фирсов и Бек. Умнейшие люди были, крупнейшие специалисты. Бек даже закончил институт марксизма-ленинизма. Не напейся он к приезду комиссии из Москвы, не начни в чём-то убеждать проверяющих, – дослужился бы до начальника политотдела. Что интересно: эти несчастные пили не больше других, их даже от алкоголизма не лечили. Просто попали под очередную антиалкогольную кампанию. Даже на лице у них была какая-то печаль безысходности. Испытав такое, в злобу не впадали: изумлялись пару дней, но пить не переставали. К реабилитации не стремились, автоматически (по возрасту) попадали под увольнение. Им все сочувствовали. Мне они чем-то напоминали муравьёв, отбившихся от муравейника.