Бабушкин взял эти листки, вынул из кармана карандаш и углубился в чтение. Но тут раскрылась дверь, и в комнате опять появилась знакомая Валицкому молодая женщина. Она подошла к столу, положила перед Бабушкиным продуктовую карточку и сказала:
— Передай ему.
Бабушкин взглянул на этот коричневый клочок бумаги, и яйцо его побледнело.
— Ты… ты что, Оля?! — испуганно-недоуменно воскликнул он.
— Передай! — повторила женщина и, так же быстро, как появилась, ушла, захлопнув за собой дверь.
— Неужели ей удалось достать? — с изумлением и радостью спросил Валицкий.
— Ей ничего не удалось достать, — ответил Бабушкин. — Она отдает ему свою карточку.
— А как же будет жить сама?!
Бабушкин бросил на стол листки, исписанные Валицким, и стал быстро ходить по комнате из угла в угол. Потом внезапно остановился перед Федором Васильевичем.
— Вы спрашиваете, как она будет жить? А как живет наш диктор Мелонед, которого вы, наверное, не раз слышали по радио? Третьего дня мы задержали передачу последних известий на целых полчаса, потому что он был не в силах подняться из бомбоубежища в студию, упал на третьем этаже. А как живут наши оркестранты, которые получают карточку служащего? Вы знаете, что такое работа «духовика»? Это же тяжелый физический труд! Вы знаете, что мы двое суток прятали в подвале нашу голодающую машинистку, которую оформили диктором на месяц, чтобы хоть немного подкормить?
— Почему… прятали? — спросил Валицкий, подавленный этим потоком фактов.
— Потому что она заика! — выкрикнул Бабушкин. — А нас два раза в неделю проверяет специальная комиссия. Следят, нет ли злоупотреблений карточками.
— Ну… а как же все-таки будет жить теперь эта… Оля? — вернулся к прежнему Валицкий.
— Берггольц? — переспросил Бабушкин и продолжал уже спокойнее: — Ну как, как?.. Ребята выезжают по заданиям в воинские части, там питание получше, бойцы накормят, корок, сухарей в мешок насуют. Все это идет в наш общий котел… Вот так. С голоду умереть не дадим. Одного человека до конца месяца все вместе кое-как прокормим. А у Маграчева — семья… Однако надо еще заставить его взять эту карточку.
Бабушкин умолк, но тут же, словно очнувшись, извинился:
— Простите… Займемся делом.
Он опять сел за стол, снова закинул ногу на ногу, взял и руки листки, принесенные Федором Васильевичем. А тот следил за ним вроде бы сосредоточенным взглядом, но думал о другом: «Значит, это и есть Ольга Берггольц? А я, старый дурак, принял ее за курьершу… Вчера она читала стихи о том желанном времени, когда люди будут есть темно-золотистый ржаной хлеб и пить румяное вино, а сегодня вот отдала то единственное; что обеспечивает сейчас человеку жизнь, — свою продовольственную карточку… Боже, в каком ужасном, жестоком и вместе с тем добром мире мы живем сейчас…»