— А вот у меня сестры нет, — точно не слыша моего ответа, сказал он. — Жена была… Катя…
— Сейчас я твоя сестра.
Майор посмотрел на меня, словно только увидев.
— Утешаешь?
— Да. Утешаю. Сейчас утешаю. Бывает минута такая, когда надо утешать. А потом уже сам найдешь в себе силы.
— Откуда… ты знаешь? — с неожиданной настороженностью спросил майор.
— Много пережила, вот и знаю.
Я не выбирала слов. И не знала, что буду говорить этому человеку, когда попросила Волкова и Олю уйти. Все произошло как-то само собой.
— Муж есть? — неожиданно спросил майор.
— Нет.
— Это хорошо. Это очень хорошо… Жди, пока война кончится…
Он словно о чем-то задумался, а потом, глядя на меня в упор, проговорил:
— А ее… куда? Катю?..
— Мы ее похороним. Сами, — также глядя ему в глаза, ответила я.
Он молча кивнул. Затем спросил:
— Значит, говоришь, и с тобой… страшное было?
— Было.
— И… пережила?
— Вот видишь… Даже еще тебя утешаю.
— Ты у тех девушек… ну, дружинниц… прощения за меня попроси. Обезумел я… поверить не мог.
— Они сами все понимают. Не сердятся.
— Это хорошо. — И повторил, чуть заикаясь: — Эт-то хорошо.
Потом неожиданно встал и сказал:
— Ну, я пойду.
Одернул гимнастерку, провел ладонью по расстегнутой кобуре и, видимо, удивился, что она пуста.
— Где пистолет?
Я подошла к столику, взяла тяжелый «ТТ» и протянула ему. Майор взял пистолет, задумчиво посмотрел на него и, не кладя в кобуру, с усмешкой спросил:
— Теперь, значит, за меня не боишься?
— Нет, не боюсь. Немцам подарка не сделаешь! — жестко сказала я.
Он опустил пистолет в кобуру.
— Грибы себе оставь. Оставишь?
— Спасибо. Оставлю. У нас голодно.
— Я пойду.
— Сейчас пойдешь, подожди.
Я выбежала на крыльцо, схватила шинель, которая так и лежала на металлических перилах, вернулась и протянула ее майору.
— Вот. Не забудь…
Он взглянул на покрытую кровавыми пятнами шинель, и на мгновение та самая страшная гримаса вновь исказила его лицо, но только на мгновение. В следующую минуту он бережно свернул шинель, сказал: «Прощай». И ушел.
Вечером я заглянула в палату, где лежал капитан Суровцев. Заглянула потому, что обещала ему.
Главврач госпиталя Андрей Григорьевич Осьминин приучил нас к тому, что любое обещание, данное раненому, должно выполняться. Он не уставал напоминать, что течение болезни находится в прямой зависимости от морального состояния больного.
Ничего нового в этих словах для меня не было: то же самое говорили и профессора на лекциях в мединституте. Но только здесь, в госпитале, я на деле убедилась, что значит для человека, страдающего от нестерпимой боли, ласковое слово или просто нежное прикосновение к плечу.