– Перестань! Как будто я не видела тебя голым, Лу! – засмеялась Лери и поставила на полочку рядом с ванной поднос. – И насчет твоей руки я уже знаю. Мне сообщили про аварию. Мог бы не прятаться и поставить на руку регенерационную камеру.
– Не хотел тебя расстраивать, – признался Друз, оставив бесполезную возню с халатом.
– Завтра побывай в больнице и сделай все, как надо. Идет?
– Что ты мне принесла? – попытался уйти от неприятного разговора Друз.
– Пирог с грибами, жареную свинину, горячий шоколад.
– Решила вдохнуть в меня силы? Но ты как будто и не испугалась за меня?
– Лу, дорогой, я привыкла, что каждый раз ты попадаешь в аварию и получаешь какую-нибудь рану. Я совсем уже не та дурочка, что, узнав о твоем ранении на борту «Лаокоона», кинулась в больницу – навещать героя. У тебя в то время была всего лишь пара царапин, заклеенных герметикой. – Она отломила кусочек пирога и положила мужу в рот.
Он захватил губами ее пальцы, немного задержал.
– Не откуси! – Лери высвободила руку.
– Но ты так любезно согласилась отвезти меня домой на флайере, – вспомнил Друз про неосмотрительный поступок юной патрицианки.
– Если бы я знала, что потом произойдет! – нахмурила брови Лери.
Он убрал руку с бортика, свесил за край ванной.
– Присаживайся, дорогая. Тебе тяжело стоять.
Она села, край ночной туники спустился в воду.
– Больше ты меня не обманешь! – заявила с напускной строгостью. – Теперь-то я знаю, что ты – самый нахальный враль и самый бессовестный обманщик на свете. Но тогда я и не догадывалась о твоей истинной сущности! – Эта фраза была более чем двусмысленной – игривой и одновременно язвительной. Неприкрытый намек на то, что Друз незаконно обладал генетической памятью.
– Можно вообразить, ты не предполагала, чем все может закончиться! – Друз сделал вид, что понял лишь половину.
– Разумеется, нет! – воскликнула Лери с фальшивым жаром. – Чтобы плебей покусился на честь патрицианки!
– Неужели ты не могла меня оттолкнуть?
– Я боялась причинить тебе боль! – заявила Лери. – Я не знала, куда тебя можно ударить, у тебя повсюду на теле были царапины, залитые герметикой. Это потом, уже в больнице мне сказали, что ты нарочно разрисовал себя этой дрянью на тигриный манер, чтобы произвести на меня впечатление.
Та, подлинно первая, брачная ночь одновременно всплыла в памяти у каждого. Лери была права. Ничего подобного не планировалось. Она привезла Друза домой, помогла подняться в спальню. А далее последовал невинный поцелуй на прощание. За первым поцелуем – второй, третий. И вот они уже рядом на постели (именно на постели, а не в ней, поверх покрывала) одетые, и кроме поцелуев и признаний («любимая», «обожаю», «только ты») – ничего кроме. Это походило на легкое опьянение: они не могли оторваться друг от друга, но и переступить допустимую грань не смели. На миг Друз все же отстранился от обожаемой своей Лери, повернулся на бок и увидел, что платье ее задралось, обнажив стройные загорелые ножки и белые трусики. Далее последовал жест уже более дерзкий – он коснулся ее лона поверх этого белого узорного трикотажа. Девушка выгнулась и застонала. Казалось, одно прикосновение готово было вызвать Венерин спазм. Патрицианская память сыграла с Лери злую штуку. В следующий миг она опомнилась, гордость и страх взяли свое, она влепила Друзу пощечину – благо лицо свое он не стал полосовать герметикой, врачуя мнимые раны. Он ответил поцелуем, потом задрал платье до самой груди, сорвал трусики и прежде соития заставил ее пережить всю сладость Венериного спазма.