– Не хочешь заняться любовью?
– Мы говорим: предаваться Венериным удовольствиям. И я отвечаю – нет.
Грация отправилась в ванную. Брав? пошел за ней. Она раздевалась – он смотрел. Она вела себя равнодушно. Как будто он был массажистом или банщиком. Но никак не поклонником. Ни тени кокетства. Так мраморная статуя могла бы сбрасывать одежду. Но неронейца, жаждущего всегда и во всем одерживать победы, холодность должна была только разозлить и распалить. Грация это очень хорошо понимала.
Она погрузилась в воду. Густая пена скрыла очертания тела. Ванна формой походила на огромную раковину.
– Наш император купил на Старой Земле у галереи Уффици подлинник Сандро Боттичелли «Рождение Венеры», – сказал Джиано, обходя ванную комнату по кругу. – Вот истинный художник нашего мира. Там нет никакой дали, ни намека на перспективу и глубину. Плоский ковер, изящество линий, и золотой век навсегда. Поедем со мной на Неронию, и ты увидишь подлинник Боттичелли. Моя Венера.
– Мне больше нравится «Примавера»[1], – отвечала Грация.
– Примавера пока на Старой Земле, – заверил ее Джиано.
– Неужели Нерония не сумела до конца разграбить несчастную Флоренцию? Почему бы вам не разобрать и не перевези к себе Санта-Мария дель Фьоре[2]?
– Это слишком дорого. Мы выстроили у себя точную копию.
– И дворец Синьории?
– А как же! Бы же соорудили у себя форум, Капитолийский храм и Большой цирк?
– О да, наши реконструкции истории очень похожи! – сказала Фабия.
– Наконец-то лацийцы это заметили. У вас патриции, у нас – брав?.
– Патриции – не убийцы, – возразила Фабия.
– Сенат судит. Мы – тоже. В чем разница?
– Мы отправляем в изгнание, а не казним, – заметила Грация.
– Неизвестно, что страшнее. – Вы не милуете никого.
– Брав? не бывают милосердны, – сказал Джиано с грустью в голосе. – Даже когда мы этого хотим.
***
Грация проснулась внезапно, как от толчка. Переведенные в непрозрачный режим окна не пропускали света, и понять, который час, было невозможно. Как и вспомнить, сколько дней прошло с того утра, когда Грация столкнулась в номере профессора Лучано со зловещим посланцем Неронии. Четыре дня? Пять? Может, больше? Она сбилась со счета. Вдвоем они бывали на улицах, на пляже, в барах и кафе, в Пирамиде и казино «Париж». Нигде Джиано не приковывал ее к себе цепью, не держал за руку, нередко оставлял одну, но всякий раз она не могла – в этом было что-то загадочное, необъяснимое, мистическое, хотя Грация никогда не верила в мистику, – не то что сбежать, но даже позвать на помощь. Джиано полностью подчинил ее волю, но при этом позволял девушке насмешничать, говорить колкости – в общем, дерзить, хотя на самом деле она была сама покорность. Не просто укрощенная львица, а львица в ошейнике.