Отнявшего жизнь не назовут вором,
Ветер попутный и нам, и смерти!
– Ты чего это распелся? – спросил Рогоз. – Это же вроде на свейском?
– Да, – кивнул я. – Песня хорошая. Из детства.
25 апреля 954 г.
Стольный город Великой Хазарии встретил меня первой весенней грозой. Ливень накрыл окрестности. Вода падала с неба сплошной стеной, молнии сверкали в поднебесье, а раскаты грома пригибали к раскисшей земле.
– Давай! Давай! – орал я рассвирепевшему небу и смеялся каждому новому удару, подставляя лицо под безжалостные пощечины дождя. – И это все?! – издевался я над грозой после очередного яростного раската. – Это все, на что ты способен? А еще Громовержец! Давай! – И, услышав мои издевки, Перун вонзал в землю новую стрелу.
– Что? – не унимался я. – Снова промазал? Эх, Побора на тебя нет, он бы тебя поучил, как стрелы в цель посылать. Недоносок!
– Ты чего орешь? – сквозь пелену дождя я не сразу и разглядел, кто это меня окликнул.
Привратник оказался древним стариком. Таким древним, что даже не верилось, что жить можно так долго. Вода заливала его изъеденное морщинами лицо и водопадом стекала со слипшейся в сосульку бороденки. Он еле стоял, неловко прикрывшись стареньким плащом, и казалось, еще немного, и его просто смоет потоками дождя.
– А чего вы тут позакрывали все? – ответил я. – Не видишь, что человек мокнет?
– Много вас тут таких подмоченных ходит – всем открывать, что ли? – И он побрел прочь от кованой решетки ворот.
– Эй, отче! – крикнул я ему вдогон. – Погоди! Мне Авраама бен Саула повидать нужно!
– Ступай, – ответил тот, не оборачиваясь. – Ступай отсель подобру-поздорову.
Он сделал еще шаг и вдруг замер. Постоял так немного, а потом повернулся да и выдал ни с того ни с сего:
– Что, Маренин выкормыш? Смеяться надо мной удумал?
– С чего ты взял, отче? – удивился я.
– А чего это ты по-нашенски говорить решил?
И только тут до меня дошло, что все это время мы разговариваем на родном мне, да, судя по всему, и старику языке. Я опешил. Вот уже полгода, с той поры как Стоян с Рогозом ладью обратно в Нов-город повели, я не слышал родной речи, и… на тебе! За тридевять земель от дома, в чужой земле, там, где и не ожидалось вовсе, со мной говорят понятными, ласкающими слух словами.
– Ты из каких краев будешь? – словно забыв о дожде, дед шагнул к воротам.
– Из древлянской земли, – ответил я.
– Земляк! – И откуда столько прыти взялось в этом изможденном теле? – Я же из вятичей, земляк!
«Ничего себе земляка нашел! – подумал я. – От Коростеня до вятичей почти три месяца пехом топать».
Но потом понял, почему так обрадовался старик, и тоже улыбнулся.