В 1963 году Мэри впервые праздновала Рождество. Ее день рождения в ноябре прошел неотмеченным, но Рождество они отпраздновали как следует, хотя и не по религиозному обряду. Эйлин со своим невинным видом спросила, надо ли им идти в церковь.
Пэт взглянула на нее как на придурочную.
– Это нам в самый раз. Праздновать непорочное зачатие. В обители греха.
И все-таки в холле поставили елочку, и в сочельник все вместе стали ее наряжать, повесили стеклянные шары, мишуру и крохотные золотые и серебряные фигурки – как сказала сестра Блэшфорд, из богемского стекла. Она разрешила развесить в кухне надувные шары и весь день слушать радио, подпевая рождественским песням, которые исполнялись непрерывно. Пришел доктор, принес индейку килограммов на восемь и бутылку шерри. Они все вместе выпили по стаканчику – ради праздника можно, – и доктор пожелал им счастья.
Мэри неохотно потягивала свой шерри, казавшийся ей слишком приторным, и даже повеселела, когда Пэт тихонько подменила свой опустевший стакан на ее почти полный. Впервые за последние месяцы у Мэри полегчало на сердце. Впервые в жизни она встречала Рождество, как все люди, с этими милыми традициями и ритуалами, с нарядной елкой и даже с подарками, которые лежали под ней, дожидаясь утра.
Сестра Блэшфорд всем девушкам купила одинаковые парфюмерные наборы – мыло, лосьон, душистый тальк, но с разными ароматами. Пэт подарила Мэри книжку, о которой она страстно мечтала, прочитав рекламу в «Санди таймс», которую получала хозяйка, – учебник актерского мастерства. Эйлин тоже подарила ей книгу – биографию недавно умершей Мерилин Монро – самой любимой актрисы юной ирландки. А Мэри подарила Пэт французскую губную помаду – Пэт намекнула, что хотела бы получить эту новинку, и пополам с Пэт купили для Эйлин громадную коробку шоколадных конфет, которые та обожала. И еще втроем они купили в складчину для сестры Блэшфорд пластинку ее любимого певца – Фрэнка Синатры.
Рождественский обед готовили Мэри и Эйлин. Мэри жарила индейку, хотя никогда прежде ей этого не доводилось делать, а Эйлин готовила рождественский пудинг. За обедом им было разрешено выпить немножко белого сухого вина. Сидели до двух часов, дожидаясь речи королевы. Остаток дня провели у телевизора, не снимая цветных бумажных шапочек, лакомясь шоколадом, орешками и мандаринами. А там подошло время чая. Подали пирожки с мясом и рождественский торт. И опять смотрели телевизор до поздней ночи.
Лежа в ту ночь в постели, Мэри, чувствуя тяжесть в желудке, долго не засыпала, перебирая в памяти дни Рождества. В доме Хорсфиддов не было никакого намека на праздник: ни рождественских песен, ни жареной индейки, ни праздничного пудинга, не было ни орешков, ни бумажных шляп, ни подарков, никакого веселья, никаких игр. Ничего, кроме религиозного фанатизма. Теперь, когда Мэри познакомилась с другой жизнью, она еще раз убедилась в том, что правильно сделала, сбежав из отчего дома, хотя поначалу судьба оказалась к ней довольно жестокой. Все равно, уж лучше вынашивать этого нежеланного ублюдка, этого ребенка, которого ей сделали не спросясь, чем терпеть мертвящий холод религиозности, которым был пропитан родительский дом. Нынче в этом доме религией и не пахло, если не считать того, что утром Эйлин бегала в церковь, зато тут было тепло, тут звучал смех, тут чувствовался настоящий рождественский дух. Для человека, никогда не испытывавшего ничего подобного, это было счастливое открытие.