Александр писал.
Александр переводил под копирку узоры с ковра-самолета своего папаши. Это были даже не воспоминания. Скорее неясные отзвуки прошлого, которыми питалось воображение, методично и без малейшего намека на иронию. Александр разумно использовал этот источник. Он не восставал против сложившегося порядка вещей, он описывал вещи в той последовательности, в какой они ему представлялись. Это четкое членение мира, в котором его герою все удавалось, успокаивало и самого Александра. Если он зачеркивал фразу – а зачеркивал он ее всегда по линейке, – то делал это часто не для того, чтобы изменить ее содержание, но чтобы улучшить каллиграфию. Страницы складывались в стопки, которые вечером он долго выравнивал, пока те не принимали безупречную форму параллелепипедов.
Александр был одним из пионеров эксперимента Сент-Ивера.
– Без вас, – говорил ему Сент-Ивер, – Шампрон не состоялся бы.
– Вы можете считать себя одним из создателей вашей тюрьмы.
А это уже было замечание Шаботта, председателя кабинета с подпрыгивающей походкой, живым умом и уверенными суждениями, чей визит помог положительно решить вопрос о выделении средств, необходимых для функционирования Шампронской тюрьмы.
Александр писал.
В своей камере, имевшей круглую форму, он попросил заделать окно и оставить сквозное отверстие в потолке, отчего она стала похожа на колодец с выложенными книгами стенами.
Шестнадцать лет счастья.
До того самого утра, когда невеста Сент-Ивера, совсем юная, наивно положила на стол Александра один из романов Ж. Л. В.
Прошло недели две, прежде чем Кремер удосужился раскрыть книжку. Если бы не бракосочетание Сент-Ивера, которое должно было состояться на следующий день, он, верно, вообще бы к ней не притронулся. Александр не читал романов. Александр не читал ничего, кроме материала для своих собственных сочинений. Книги серии «Что я знаю?», энциклопедии – вот пища для его фантазии.
Он не узнал себя в первых строках этого Ж. Л. В. Он не признал свой труд. Его ввели в заблуждение четкость печатного шрифта, стройные абзацы, белизна полей, скользкий глянец обложки – материальность книги. Название, «Последний поцелуй на Уолл-стрит», тоже ничего ему не говорило. (Сам он писал, не заботясь о том, что из этого выйдет, и никогда не озаглавливал своих произведений. Внутреннее равновесие целого регулировало объем, а скрытая идея, сплачивающая повествование, вполне заменяла название. Так, не успев закончить один роман, он переходил к началу следующего.) Итак, он читал, не узнавая себя, к тому же он никогда не перечитывал написанное им. Имена действующих лиц и некоторых мест, где происходило действие, были изменены. Текст разделили на главы, не заботясь о ритме повествования.