– Привет, Макс. – Скорпионьи хвосты ободряюще подрагивают, что может означать одно: выбора у нас с Лорой нет, умрем мы дважды или трижды в промежутках между щелканьем кастаньет – выбор всегда останется за девушкой.
– Так вы знакомы? – На Лору жалко смотреть.
– Почти. Я – Тинатин.
Тинатин. Вот как, вот оно что. Имя обдувает меня подобно легкому ветерку, слишком легкому, слишком непостоянному, неизвестно, какие запахи он принесет, чем обернется через минуту. Тинатин. Ти-на-тин. Не об этом ли имени я мечтал, не его ли выдувал из бутылочных горлышек еще в детстве? Я готов поверить – именно его. Я почти верю. О чем-то сходном думает и Лора, хотя вряд ли в ее детстве были бутылочные горлышки. Старинный фарфор – немецкий, китайский, – скорее всего, куклы тоже были фарфоровыми и разбивались со звоном – ти-на-тин.
– Тинатин. Можно – Тина.
– Тина, – шепчет Лора.
– Тина, – шепчу я.
– Здесь скучно, – шепчет Тинатин.
– Можно продолжить вечер в каком-нибудь другом месте. Повеселее.
Лора, конечно же, предложение исходит от Лоры, еще один – победный – удар эмбры, мне нечего противопоставить ресторанному критику «Полного дзэна». На Ким Ки-Дука Тинатин не клюнет, география смерти и анатомический театр любви уж точно не для нее.
– Хорошая идея. Правда, Макс?..
На Лору жалко смотреть. Я и не смотрю, я смотрю только на Тинатин. И Лора, на которую жалко смотреть, тоже смотрит на Тинатин. Нам и раньше случалось лезть под платье одним и тем же цыпочкам, но сегодня – сейчас – все по-другому, до платья Тинатин не добраться, руки у нас коротки; руки коротки, а лестничный пролет длинен. Она – вверху, и по-прежнему в своих вросших в кожу очках, мы с Лорой – внизу, и керамические наши сердца, пригодные разве что для тушения сигарет с мундштуком и без, – керамические наши сердца разбиты.
Не спутать бы осколки.
Не спутать бы; иероглифы, образующие имя постыдной тайны Хайяо, мне ни к чему. Латинские имена карабинеров из аэропорта во Франкфурте – тоже, возможно, и сама Лора не удосужилась их узнать: безличный секс, который она время от времени практикует, предполагает отсутствие имен. Безличный секс, который время от времени практикую и я, предполагает наличие одной-единственной фразы: «Ты прелесть, о-о!..». Когда-то давно я нашел ее в кармане своего папаши, куда регулярно лазал за мелочью, ничего другого там не водилось – жалкая мелочь, жалкие, сбившиеся в кучу волосы на затылке, сам затылок – не менее жалкий, никакого сравнения с куклами Лоры – немецкими, китайскими… «Ты прелесть, о-о!..» – и как только моему папаше удавалось раскрутить на минет всех своих баб? И кто только не перебывал у него в паху, теперь мне кажется, что и черножопая джазистка Викки Андерсон там отметилась, и Си-Си Кетч слегка подпортила там свой феерический причесон «бананарама», а Моника Левински не попала в общий список исключительно по малолетству. Хотя папаша пользовал и нимфеток – с бледными ногами, бледными волосами и болячками над верхней губой.