Нечленораздельно ворча, он принялся здоровой рукой и зубами затягивать узел.
– И что дальше? – едва ли не насмешливо спросил он, покончив с этим важным делом. – Взял ты меня, записал все на пленку... И что теперь?
– Теперь? – Глеб прислушался. Из коридора приближались шаги. – Теперь с тобой будут говорить. А мы с вами, Сергей Владимирович, – обратился он к Воронцову, – посидим пока наверху, на втором этаже. Там тоже есть телевизор, да и вид из окна, согласитесь, получше...
– Особенно ночью, – заметил Чистобаев. Он был бледен, но старался выглядеть ироничным и даже снисходительным.
– Не твое дело, – сказал ему Глеб. – Нет в тебе романтики, полковник, потому ты в крысы и подался. Все прагматики так кончают: крутят, вертят, выгадывают что-то, а потом подыхают, как псы бездомные, под забором, с пулей в брюхе.
– Много ты понимаешь, – с горечью ответил Чистобаев, и Глеб удивился, поняв, что задел своего пленника за живое.
– А, – протянул он, – так ты у нас не за деньги крысятничал! Ты у нас, выходит, идейный... Так это еще хуже. Если во имя идеи надо своих продавать, то это не идея, а дерьмо собачье.
– Это кто здесь свои – ты, что ли? Или эта глиста очкастая? Иди уже, смотри свой телевизор, глаза в мои тебя не видели...
– Сейчас, – сказал Глеб, – сдам тебя с рук на руки и уйду. Своим сдам. А вот, кстати, и они.
В комнату широким шагом вошел Федор Филиппович. Чистобаев посмотрел на него и отвернулся.
– Так я и знал, – обреченно пробормотал он.
– Все в порядке? – спросил Потапчук у Глеба.
Сиверов молча кивнул. Генерал шагнул вперед, к креслу, в котором сидел пленник, но спохватился и обернулся к Глебу.
– Пистолет его у тебя?
Глеб так же молча отдал ему ПМ, глушитель и обойму. Глушитель Федор Филиппович рассеянно бросил в свободное кресло, а обойму вернул Глебу, предварительно выщелкнув из нее один патрон.
– Во двор пока не суйся, – сказал он, – там народу полно. Уедешь, когда все рассосутся.
Сиверов снова кивнул и, подталкивая впереди себя Воронцова, вышел из комнаты. Поднимаясь по лестнице на второй этаж, он думал о том, почему самые правильные, сказанные от чистого сердца слова звучат, как правило, фальшиво и неубедительно. "Черт меня дернул читать этому уроду морали", – подумал он, включая на втором этаже свет.
Какое-то время пришлось потратить на то, чтобы успокоить Воронцова и убедить в том, что ему больше ничто не угрожает. Это оказалось сложно, поскольку Глеб сам ни на грош не верил в то, о чем говорил: ничего не кончилось, и жизнь Воронцова продолжала оставаться под угрозой. Впрочем, теперь, после провала полковника Чистобаева, его таинственные хозяева вполне могли махнуть на свидетеля рукой: тайное стало явным, убийство лаборанта лишилось смысла, да и хлопот у этой банды теперь наверняка прибавится – как говорится, не до жиру, быть бы живу...