И он бы обязательно сгинул в этом проклятом подземелье, потому что старик сдавал пряма на глазах и уже начал понемножку заговариваться, но тут ему подвалило счастье – первый за все время службы отпуск. Отпуск ему дали в августе пятьдесят третьего, и отдыхать Ивантеев поехал не куда-нибудь, а в Крым, в закрытый ведомственный санаторий. Вот где была по-настоящему царская житуха! Отдельный номер со всеми удобствами, жратва от пуза – любая, какая только на свете бывает, – море, пальмы, закрытый пляж и женщины – поварихи, официантки, медсестры, санитарки и даже врачи, – любая из которых по первому слову готова к твоим услугам. У Ивантеева сложилось вполне определенное впечатление, что такая сговорчивость входила в должностные обязанности женского персонала, и его это вполне устраивало: по крайней мере, за все время пребывания в санатории ему ни разу не пришлось спать одному, и душу он отвел за все годы вынужденного воздержания. Он даже забыл о своих планах побега: здесь, у теплого моря, лесные подмосковные страхи казались плохо придуманной сказкой.
Одно настораживало: выходить за пределы санатория ему строго-настрого воспрещалось. Собственно, там и выходить-то было некуда: кругом поросшие непролазным лесом скалы да километрах в пяти, если пойти налево вдоль берега, крохотная деревушка, где жил кое-кто из младшего персонала. И вот как-то раз, здорово перебрав за ужином розового портвейну, Ивантеев решил прогуляться, и не просто воздухом подышать, а навестить знакомую повариху. Повариха эта в койке вытворяла разные штуки почище акробата, что очень понравилось Ивантееву. В тот вечер была не ее смена, а у Василия под воздействием портвейна засела в голове блажь – вынь да положь ему Любку-повариху, и точка! Поэтому, когда над морем сгустились ранние южные сумерки, Ивантеев тихонько перемахнул через забор и без приключений добрался до деревни.
Вот тут-то и начались приключения, поскольку Любкиного адреса Ивантеев не знал и спьяну не придумал ничего умнее, как ломиться во все двери подряд. В выражениях он при этом не стеснялся, драл глотку так, что слышно его было, наверное, в самой Турции, и нет ничего удивительного в том, что кое-кому захотелось ему эту глотку заткнуть. Словесная баталия естественным путем перешла в рукопашную, а когда Ивантеев после особенно болезненного удара по сопатке слегка протрезвел, то увидел, что ему противостоит аж восемь человек – надо полагать, все мужское население деревни, и притом не с пустыми руками – кто с колом, кто с граблями, а кто и с топором.