Я заметила отца – он ходил среди отдыхающих рабочих, припадая на одну ногу. Кивал то одному, то другому – резко, точно голова движется не вперед, а назад. Повязка на глазу тоже двигалась, и издали казалось, будто в голове дыра. Усы торчали одиноким темным изогнутым бивнем, который впивался во что-то время от времени – это отец улыбался. Руки он держал в карманах.
С ним был человек помоложе, чуть выше; в отличие от отца – ни единой морщинки, ни намека на угловатость. Лощеный – вот что приходило на ум. Изящная панама, полотняный, точно светящийся костюм, такой свежий и чистый. Мужчина был явно не из местных.
– Кто это с отцом? – спросила я Рини. Она незаметно глянула и хмыкнула.
– Это Королевский Классический Мистер. Выдержка у него, похоже, есть.
– Я так и думала, – сказала я.
Королевский Классический Мистер – Ричард Гриффен из торонтской фирмы «Королевский классический трикотаж». Наши рабочие – те, кто работал у отца, – именовали фирму «Королевский классический дерьмотаж»: мистер Гриффен был не только главным конкурентом отца, но и антагонистом своего рода. Нападал на отца в газетах, обвиняя в излишнем либерализме по поводу безработицы, пособий и пьянства. А также по поводу профсоюзов – необоснованно, поскольку в Порт-Тикондероге профсоюзы не водились, и отец имел о них весьма смутное представление, что ни для кого не было секретом. И вот теперь отец зачем-то пригласил Ричарда Гриффена в Авалон на ужин после пикника, да к тому же в последний момент. Всего за четыре дня.
На Рини мистер Гриффен свалился как снег на голову. Всем известно, что перед врагами не ударить в грязь лицом важней, чем перед друзьями. Четырех дней недостаточно, чтобы подготовиться к такому событию, – особенно если учесть, что в Авалоне грандиозных трапез не устраивали со времен бабушки Аделии. Ну да, Кэлли Фицсиммонс привозила иногда друзей на выходные, но это совсем другое дело: они просто художники и должны с благодарностью принимать, что дают. Иногда по ночам они шарили на полках в поисках съестного и готовили сэндвичи из остатков. Рини их звала ненасытные утробы.
– Денежный мешок из новых, – презрительно заметила Рини, разглядывая Ричарда Гриффена. – Только взгляни, штаны какие модные. – Она не прощала тех, кто критиковал отца (кроме себя, разумеется), и презирала любого, кто, выбившись в люди, важничал больше, чем ему, по мнению Рини, полагалось; а насчет Гриффенов все знали, что они из грязи вышли – по крайней мере, их дед. Обманул евреев и устроился, туманно говорила Рини – может, думала, что это подвиг такой? Впрочем, она никогда не уточняла, как именно все произошло. (По-честному, Рини могла про Гриффенов и приврать. Она порой сочиняла про людей истории, которые им, как ей казалось, подходили.)