Потом, оглядываясь на прошлое, Антон Иванович писал:
«Я утверждаю убежденно, что одно это решение, даже независимо от приведения его в исполнение, оказало союзникам несомненную пользу, удерживая силы, средства и внимание врагов на русском фронте. Этот фронт, потеряв свою былую грозную мощь, все же оставался для врагов неразгаданным сфинксом».
Много лет спустя, в пятом томе своего труда «Мировой кризис», Черчилль с восхищением и благодарностью признал ту огромную помощь, которую Россия даже после падения монархии рыцарским образом оказала союзникам в их борьбе с Германией во время первой мировой войны.
Можно было соглашаться с генералом Деникиным или оспаривать его мнение - наступление завершилось катастрофой, и критиков впоследствии нашлось достаточно, но для биографа Антона Ивановича Деникина интересно то, что в этой ситуации проявились главные черты его духовного облика, наложившие свой отпечаток на дальнейшую его деятельность.
Верность долгу и чести!
Голос совести, превалирующий над другими мотивами и при разборе сложных вопросов руководящий в выборе окончательного решения!
Готовность идти на большой риск, не поддаваясь соблазну плыть по течению или сидеть сложа руки!
Кроме вопроса о наступлении или отсиживании в окопах была еще одна мучительная проблема: соблазн начать переговоры с неприятелем ломимо союзников, чтобы ликвидировать войну возможно безболезненней и заключить между Россией и центральными державами сепаратный мир. Пропаганда идеи сепаратного мира шла пока от небольшого круга большевиков и других крайне левых группировок.
И тем не менее к людям, которых нельзя было упрекнуть в отсутствии патриотизма, приходила мысль, «что сколько-нибудь успешное ведение войны было просто несовместимо с теми задачами, которые революция поставила внутри страны, и с теми условиями, в которых эти задачи приходилось осуществлять».
Эти люди думали, и не без основания, что одной из причин революции было утомление от войны и нежелание ее продолжать.
Но для Деникина одна мысль о сепаратном мире была предательством. Такой мир, говорил он, «дал бы временное облегчение истерзанной стране нашей. Но проклятие предательства не дает счастья. В конце этого пути - политическое, моральное и экономическое рабство».
«Я знаю, - писал он, - что в некоторых русских кругах такое прямолинейное исповедование моральных принципов в политике впоследствии встречало осуждение. Там говорили, что подобный идеализм неуместен и вреден, что интересы России должны быть поставлены превыше всякой «условной политической морали»… Но ведь народ живет не годами, а столетиями!… Да и психология русских военных вождей не допускала таких сделок с совестью… Донкихотство? Может быть. Но другую политику надо было делать другими руками… менее чистыми».