Бумаги, о существовании которых никто не знал наверняка, действительно были здесь, лежали на самом верху. Глеб не стал смотреть, что еще имеется в сейфе, а просто смял чуть тронутые желтизной страницы и поднес к ним зажигалку. Потом, спохватившись, вынул из кармана магнитофонную кассету, подошел к столу и переложил свою кассету в пластиковый чехол, где до сих пор лежала кассета с компроматом на Косарева. Он вернулся к стеллажу и поставил ее в свободную ячейку. Кассету Аршака Глеб разломил пополам, вынул оттуда ленту и бросил шуршащий ворох пленки в костер, который набирал силу в сейфе. Потом где-то в углу под потолком заверещал пожарный извещатель, и Сиверов понял, что ему пора.
По дороге к выходу ему пришлось застрелить двоих вооруженных людей, и еще трое погибли во дворе, когда Глеб остановился на бегу, развернулся к преследователям лицом и стрелял, пока в обоих пистолетах не кончились патроны. Когда последняя гильза, дымясь, упала в аккуратно подстриженную траву английского газона, во дворе не осталось никого, кроме Глеба Сиверова. В наступившей тишине Слепой услышал вой множества сирен. Тогда он перебежал двор, одним прыжком перемахнул через стену, открыл заранее заготовленным проволочным крючком канализационный люк, бросил крючок вниз, спустился следом и аккуратно задвинул за собой крышку.
Никем не замеченный, он выбрался из канализации почти в трех кварталах от дома покойного Аршака Багдасаряна, где уже было полно спасателей и милиции. Машина стояла там, где он ее оставил, то есть прямо перед люком. Сиверов спокойно сел за руль, запустил двигатель, потом снял и выбросил в окно латексные перчатки, после чего с огромным удовольствием закурил свою первую в этот день сигарету.
Боль в сломанной руке была адская – Костя даже представить себе не мог, что бывает такая боль. Но сознания он не потерял, и поначалу это вовсе не показалось ему удивительным или странным – ну, не потерял, и что с того? Сроду он сознания не терял, не потерял и теперь, потому что голова крепкая да и организм не подкачал... И вообще, чем терпеть такую зверскую, ни с чем не сообразную боль, лучше было бы с полчасика поваляться без сознания. А еще лучше – часок. Тогда, глядишь, боль и утихла бы сама собой, сообразив, что раз ее никто не чувствует, то и болеть незачем. А Костя бы очухался, отряхнул пыль с ушей, встал бы да и пошел себе тихонечко домой...
Встал и пошел? Только теперь Костя Завьялов припомнил, где находится, как сюда попал и по какой такой причине ему больно, и испытанный им шок был настолько силен, что даже боль временно отступила на второй план. Видно, шарахнуло его все-таки крепко, раз он ухитрился хотя бы на время забыть, в какую трясину загнал его хитрый москвич. Ведь он же нарочно это сделал, гад! Как пить дать нарочно!