Смертник улыбался. За то время, отчет которому начался, когда КамАЗ, выехав с просеки, перегородил дорогу, и до того, как клейкая лента слепила его губы, – Трубач произнес всего лишь одну фразу.
Не побоявшись грязи, КамАЗ закрыл поворот на трассу с проселочной колеи, в конце которой был дачный особняк Трубача. Джип влепился в грузовую махину. Железо сплющивалось, фары разлетались вдребезги, а к «крайслеру» уже ломили парни с десантными «калашами». Телашей, которыми обложил себя Трубач после получения «черной метки», засыпали пулями и осколками тонированного стекла. Кто не брыкался, а сползал на пол, выволокли наружу. Среди живых и сдавшихся обнаружили Трубача.
Только на палубе буксира Трубач раскрыл рот первый и последний раз:
– Судьба играет человеком, а человек играет на трубе.
И улыбнулся, ослепив ночь белизной…
А сейчас ветер насиловал волны, волны отдавались ветру и в экстазе царапали брызгами обшивку буксира.
Багор пробежался по кнопкам «мобилы».
– Але, Шрамыч? Выглядывай! Суку к тебе подогнали. Не на обзоре нынче? Ну, тогда чуй, рядом правда вершится. Чалдон черномазый заляжет почти в тютельку там, где тебя хоронить удумывал.
Багор спрятал «трубу».
– Верши, Петро!
Петро, перехватываясь за перила фальшборта, прошел к приземистой тумбе. Откинул кожух, убрал стопор с зубцов шестерни. Вытертую о спортивные штаны ладонь положил на рукоять, обмотанную матерчатой изолентой. Провороты ручки сопровождало мелодичное потрескивание.
Бряцнули звенья цепи. Фигура человека смяла привычные очертания якоря, сделала его бесформенным. Словно не опускали, а поднимали, зацепив лапами утопленника или спрута. Но цепь все-таки разматывалась, прямая под тяжестью усиленного груза, холодная и черная.
Вода жадно облизывалась волнами, ожидая подношения.
На палубе, глядя вниз и уже ничего не различая, молчали. Трещал лебедочный механизм, стучала якорная цепь.
Плюхнуло.
– До дня опускай, Петро, – пустил слова по ветру Колобок, – Заякоримся, как положено…