Ничто в его словах или поведении не указывает на то, что ему известно о смерти Петры. Он не упоминает ее, и Кейт ловит себя на том, что ей трудно поверить в то, что даже такой тип, как Блайки, мог бросить истерзанное тело своей подружки на виду у каждого, кто мог проходить – или пробегать – мимо, и спокойно отправиться на работу. Хотя, с другой стороны, если он и вправду виновен, что еще ему оставалось делать? Как раз пойти на работу и ждать, когда явится полиция и сообщит, что его подружка мертва.
Он сидит один в комнате для допросов. Его правая щека поцарапана, и над правым глазом припухлость, наливающийся пурпуром синяк, который он время от времени поглаживает. Несколько минут Кейт разглядывает его через одностороннюю стеклянную перегородку, обращая внимание на контраст изрядно помятой физиономии со свежей, чистой одеждой. Как всегда, этот малый одет на манер кинорежиссера или, по крайней мере, так, как по его представлению должны одеваться кинорежиссеры. Полотняный пиджак, белая футболка вместо сорочки, слаксы цвета хаки. Все это уместнее выглядело бы во Флориде, чем в северо-восточной Шотландии, пусть даже в Абердине сейчас (как сказал ей Фергюсон на обратном пути из Мастрика) жарче, чем в Майами. К тому же этот гардероб не соответствует его возрасту Чтобы выглядеть в такой одежде естественно, нужно быть моложе как минимум лет на пять.
Дрю Блайки. Самодовольный плейбой и бабник, дважды попадавший в поле зрения полиции по обвинению в нанесении побоев женщинам. Правда, оба раза дело так и не дошло до суда, поскольку пострадавшие, Маргерита Мэзон и Тереза Хьюсон, забрали свои заявления. Блайки наверняка напомнит об этом Кейт, когда она их упомянет. Тогда ему удалось убедить обеих женщин отказаться от обвинения, так что и Маргерита, и Тереза вдруг изменили показания, заявив, что упали с лестницы. Обе.
Это было три года назад.
Кейт, однако, видела, что он с ними сделал. Ему хватило подлой сообразительности, чтобы не бить женщин по лицу, но все их тела были в синяках, рубцах и ссадинах. Впрочем, самыми глубокими ранами были душевные: насмерть запуганные, бедные женщины дрожали и ежились, отвечая на самые невинные вопросы. Вряд ли человек, упавший с лестницы, стал бы вздрагивать и меняться в лице при звуке телефонного звонка.
Причина такой жестокости оставалась для Кейт загадкой. Когда дело касалось домашнего насилия в маргинальных кругах, среди бедных, озлобленных на всех и срывающих злость на тех, кто послабее, неудачников, Кейт могла хотя и не оправдать это, но, по крайней мере, понять. Но к такому человеку, как Блайки, у которого все при нем, – по слухам, он действительно хороший архитектор, и мужской привлекательности ему, что очевидно для каждого, и в первую очередь для него самого, не занимать, – к такому человеку она чувствует настоящее презрение. Он делает это, потому что может.