– Я рад тебя слышать, – сказал он.
– Я тоже, – призналась я. – Более или менее.
– А я, – сказал он, – более или более. А ты что там, в Коктебеле, собираешься зимовать?
И тут я неожиданно для самой себя сказала, что завтра отправляюсь в Москву, хотя у меня не было ни таких планов, ни, тем более, билетов.
– Завтра? – удивился он и замолчал так надолго, что вмешалась телефонистка и спросила, закончили ли мы разговор.
– Нет, нет, – торопливо ответил он телефонистке и поинтересовался, как мне показалось, из вежливости: – Может быть, тебя встретить?
– Это не обязательно, – сказала я. – У тебя, наверно, нету времени.
– Какой вагон? – спросил он.
Я сказала, что пока не знаю, пусть ждет у головного вагона.
Это было перед первым сентября, когда билет на ближайший поезд могли достать только люди с исключительным блатом, очень богатые или одержимые вроде меня.
Через день я оказалась на Курском вокзале. Мне достался, как назло, самый последний, четырнадцатый вагон, и я медленно тащила свой огромных размеров фибровый чемодан, набитый недосушенным купальником, скомканными трусами, лифчиками, сарафанами, двумя свитерами, плащом и бутылкой Абрау-Дюрсо.
Я забеспокоилась, когда не увидела его у первого вагона. Но тут кто-то тронул меня за локоть. Я услышала свое имя и оглянулась…
Эта дуреха Джулия уверяет меня, что американские мужики гораздо лучше наших, потому что, изучив по книжкам эрогенные зоны, они знают, что надо трогать, мять, прижимать, как целоваться и каким пальцем ковырять клитор, чтобы вызвать в партнерше оргазм. А я ей говорю, что все это чушь по сравнению с искренним чувством, когда эрогенно все тело от ногтей до волос и когда ты кончаешь, едва любимый мужчина коснется твоего локтя.
Из десяти заповедей для меня не все равноценны.
Я верю только в ту мораль, которую мне подсказывает мое чувство.
Мое чувство подсказывает: не убий. Мое чувство говорит мне, что грех украсть у голодного кусок хлеба. Но оно не говорит мне, что грех у миллиардера украсть миллион. Это вовсе не значит, что я сторонник украдения этого миллиона, я, наоборот, противник. Но это уже по соображениям не морального, а юридического характера. Закон есть закон: укравший миллион совершил преступление. Большое преступление, но малый грех. А кусок хлеба у голодного – малое преступление, но большой грех.
Грех есть разбитие чужой семьи. Но если муж изменяет своей жене, то грех ли жене изменить такому мужу? И грех ли мужчине переспать с женщиной, которая изменяет мужу, который изменяет ей?
Наши доморощенные моралисты говорили, что ни в коем случае нельзя желать жены друга, потому что в Библии сказано: не пожелай жены ближнего своего. Но в Библии, во-первых, ближним считается каждый человек вообще, а во-вторых, мораль в подобной редакции звучит так, как если бы человек считал, что красть у друга нельзя, а не у друга можно.