– Ну, скажем, я питаю к ней дружеские чувства.
Она удивленно воззрилась на него:
– Дружеские? И этого у вас достаточно, чтобы жениться?
Не ожидая ответа, она, вдруг притихнув, покачала головой:
– С ума сойти... Дружеские чувства! У нас в Италии этого мало, синьор... Никакие дружеские чувства не выдержат детей и каждодневных забот...
Она обернулась к мужу:
– Правда ведь, моя радость?
Чтоб комиссара полиции называли "моя радость" – это так поразило Билла, что он снова чуть не задохнулся, пытаясь заглушить салфеткой приступ смеха. К счастью, Джульетта продолжила разговор.
– Вы, по-моему, славный человек, синьор Лекок, и я хочу предостеречь вас: берегитесь!
– Предостеречь против чего, синьора?
– Если вы женитесь без любви, любовь рано или поздно отомстит вам!
– О, вы знаете, я, может быть, привязан к Валерии гораздо больше, чем кажется!
– Посмотрим!
И, к величайшему удовольствию соседей, она принялась самым серьезным образом экзаменовать бедного Билла, который рад бы был провалиться сквозь землю:
– Вы ее ревнуете?
– Ревную? Да что вы, нет, конечно.
Она подскочила на стуле и, схватив мужа за руку, стряхнула с его вилки кусок пирога, который тот не успел донести до рта. Крем украсил золотистыми фестонами лацкан и жилет Тарчинини. Но Джульетте было не до того.
– Ты слышишь, Ромео? Он не ревнует, а еще считает что любит!
Сайрусу А. Вильяму показалось, что весь зал разделяет изумление и негодование синьоры, которая продолжала, подобно ветерану, показывающему старые рубцы и шрамы в подтверждение своих рассказов:
– Помнишь, Ромео, как ты чуть не подрался с тем верзилой, который погладил меня по руке в Ристори? А та девица из Сан-Панкрацио, которой ты, чудовище, назначил свидание, когда мы были помолвлены? Ах, кровь Христова! Я ей выдрала добрую пригоршню волос! А вдова, которой ты строил глазки, когда я носила Розанну? Если я ее не убила, так только потому, что Господь в своем милосердии не захотел, чтоб я попала в тюрьму!
Нимало не смущенный публичным перечислением его подвигов, комиссар сиял скромной улыбкой отличника, внимающего похвалам родителей. В порыве энтузиазма один из соседей встал и попросил у Тарчинини разрешения выпить за здоровье синьоры, которая так хорошо говорит о любви. Комиссар разрешил под аплодисменты ближайших соседей, которые с любопытством разглядывали американца, дивясь, откуда взялся такой дикарь. Ромео счел нужным объяснить:
– Это американец...
Воцарилось молчание, в продолжение которого Билл испытывал ужасное чувство, будто всеобщая жалость обволакивает его как нечто реальное, осязаемое.