— Перед тем как лечь, привязывай к пальцу колокольчик, — наконец разжала она губы. — Только к безымянному пальцу на правой руке, — зачем она это говорила, девушка и сама не знала, но, не в силах удержаться, продолжала: — И на каждый средний палец вздень кольцо из серебра. Даже на пальцы ног. Четыре кольца и пятый — серебряный крест на груди.
Константин молча кивнул и вновь с надеждой посмотрел на нее.
— И это поможет? — недоверчиво шепнул он.
— Да, — хрипло изрекли очередную ложь ее уста. — Но только если ты сам будешь бороться до конца.
Она не могла сказать, что все это бесполезно и глупо, что спасения нет, а есть только Чудо, которое она попытается ему принести, если, конечно, вообще вернется оттуда живой и если оно есть.
И тут она вспомнила еще одно средство, причем неожиданно даже для самой себя, и решилась сказать об этом вслух, хоть и страшась предстоящего ответа:
— Ты можешь повелеть, чтобы в твоих ногах спал еще один человек. Это может помочь. — И она просяще посмотрела ему в глаза, всем своим существом умоляя сказать «да».
Константин отрицательно покачал головой. Сразу, не раздумывая, и грустно усмехнулся. «Слишком высока цена», — красноречиво ответила эта усмешка.
— Это может быть обреченный на смерть тать, — искала она выход.
— На Руси нет смертной казни, — получила она ответ, и это была правда. Восточные варвары, в отличие от кичащейся своей цивилизованностью, образованностью и культурой средневековой Европы, и впрямь не имели в Правде Ярославичей ни одного преступления, которое каралось бы смертью.
— Или больной, коему уже ничто не поможет, — не сдавалась Доброгнева.
— И это не дело.
— Тогда прощай, — печально вздохнула она, но странное дело, в глубине души испытывая гордость за человека, который очередной раз доказал ей, что она избрала своим названым братом лучшего мужчину в мире, равного которому нет ни по доброте, ни по бескорыстию, ни по верности, ни по отваге.
Не зная, вернется или нет, а если да, то когда и какая, сможет ли принести мало-мальски утешительную новость, она вновь подошла к его изголовью. Чуть помедлив, молча склонилась и поцеловала сухими обескровленными губами в еще бледную, но уже начавшую понемногу розоветь щеку и, не зная, что еще сказать перед разлукой, которая, вполне возможно, могла оказаться вечной, лишь повторила:
— Прощай, названый братец.
Почувствовав, что предательская слезинка сейчас сорвется и упадет прямо на его лицо, она резко отпрянула, но стремительное движение оказалось слишком медленным по сравнению с быстротой соленой капли, и у самого выхода, когда она уже с силой распахнула пред собой дверь, ее успел догнать голос князя: