— Стало быть, слов добра твоя душа уже не слышит, — печально подвел итог Всевед. — Тогда я даю тебе время помолиться в последний раз своему богу, ибо пред уходом из этой жизни такую милость надлежит оказать даже самым подлым и гнусным врагам.
— У него нет Бога. Он отринул Его. Ныне в душе его царит Тьма, — раздался слабый, но отчетливо слышимый всеми присутствующими голос распятого.
Всевед укоризненно покачал головой и заметил:
— А ты сказал — покорился. Неужто ты, которому не хватило сил, дабы заставить замолчать тихого служителя Бога рабов, осмелишься поднять свой меч против Перунова воина? Одумайся или...
— Что или? — надменно осведомился Глеб.
— Или твоя гибель будет страшнее страшного. Молящийся Тьме будет услышан ею, и она придет за ним, но не для того, чтоб помочь.
— Для чего же? — продолжал кривить губы князь.
— Чтоб пожрать его душу, и без того блуждающую в потемках, расчленить ее, переварить в своей гнусной утробе и навсегда оставить в своем черном царстве, где ее ждут вечные муки, ибо осколки ее останутся живы и будут неустанно кровоточить, взывая к милосердию и каясь в содеянном. Но тщетен будет ее зов, ибо никто его не услышит, кроме самой Тьмы, а у нее нет ни жалости, ни сострадания ни к чему живому, ибо суть ее даже не мертвая, а неживая, что страшнее[78].
Все это Всевед говорил тихим и спокойным голосом, даже со слегка поучительными интонациями, будто наставник разъяснял малышу-несмышленышу урок, очевидный для взрослого, но далеко не понятный для самого ребенка.
И тут впервые за многие годы князь Глеб почувствовал раздвоенность. Рассудком, голым и прагматичным, он продолжал считать, что старик лжет и все его словеса всего лишь липкая паутина, в которую он, по причине своей немощности, стремиться затянуть противника, опутать его, заставить ослабеть, пошатнуться и барахтаться в сомнениях и смущении. Он привык верить лишь в то, что поддавалось миру материальному, что можно было, как минимум, пощупать, ощутить на вкус, узреть его цвет или, на худой конец, запах, а еще лучше увидеть, оценив размеры, силу и возможную опасность.
Сердце же его, сжавшись от страха в крохотный комочек трепещущей в ужасе плоти, отчаянно стучало в груди, заставляя кровь неистово пульсировать и вынуждая упрямца хозяина поверить во все здесь услышанное. Оно и без слов старца давным-давно ведало о том, что собой представляет Великая Тьма и каковы бывают ее служители. Но не дано было ему языка, чтобы докричаться до глухого, и лишь своим голосом — соленым и неистово пульсирующим в венах и артериях — пыталось оно дать ему то исходное знание, которое и ныне таилось, теплилось в укромных уголках мозга, но тщетен был голос Крови, и не слышал князь этих правдивых слов.