— Потерпи, княже, — шепнула рожа сочувственно, и Константин, даже не по голосу, а по знакомым интонациям, признал своего верного Епифана.
— На-ка вот, отведай. — И он, одной рукой бережно приподняв голову князя, другой поднес флягу со знакомым уже медовым запахом. В плечо уже не стучали, а долбили от всей души, и потому, не сделав и трех глотков, Константин протестующе замычал. Правая рука у него, как оказалось, действовала хорошо. Он смог оттолкнуть от себя флягу, потом приказал шепотом:
— Опусти!
Епифан бережно опустил Константина и, не оборачиваясь, сокрушенно пробасил двум черным теням, которые безмолвно выросли за его спиной:
— Совсем, стало быть, князю нашему худо. Почитай, только губы и обмакнул.
— Может, я к баклажке прилажусь? У меня лучше получится, — прохрипела одна из теней.
— Может, и лучше, Изибор, да только, кроме князя, я никому меду не дам. Теперь душа у него не возжелала, а ежели после, к утру, захочет. А более и нету. Что тогда?
— А дотянет ли он до утра? — хмуро поинтересовалась высоким тонким голосом вторая тень. — Вон сколько руды потерял, пока повязку не наложили.
Епифан круто повернулся к говорившему и, крякнув, что есть силы въехал ему кулаком в челюсть. Тот, отлетев в сторону, немедленно заскулил чуть ли не по-детски:
— Ты что, ты что. Я ж так только.
— Ну и я... так, — буркнул Епифан. В нерешительности почесывая кулак, он сделал было пару шагов к лежащему, но тот принялся столь проворно отползать от грозного бородача, что стремянной только хмыкнул и остановился.
— Стало быть, больше не хочешь? — презрительно поинтересовался он напоследок.
— И так уж чуть скулу не своротил, — плачуще отозвался обладатель высокого голоса. — Куда ж больше.
— Так это же я с шуйцы приложился, вполсилы, — пояснил Епифан неразумному. — Стало быть, можно и побольше отвесить. Ну да ладно. Нечего тут разлеживаться. Лучше костерок запали. И ты, Изибор, подсоби ему.
— Ты погоди с костерком-то, Епифан, — возразил Изибор, настороженно оглядываясь вокруг. — Для начала глянь-ка по сторонам.
— Ну? — непонимающе откликнулся стремянной.
— Что, вовсе ничего не чуешь? А я так вмиг неладное узрел, едва только мы тут очутились. В заповедной Перуновой дубраве мы.
— Вот те и раз! — охнул Епифан. — Да еще в самый Перунов день. Ты куда же, нехристь, нас приволок?! — повернулся он к Гремиславу, как раз появившемуся на полянке.
— Зато воев Глебовых сюда калачом не заманишь, — откликнулся тот равнодушно. — Да и нет тут никого. К тому же против острого меча ни одна ворожба не вытянет.
— И впрямь говорят, Гремислав, что у тебя в душе ни в Христа, ни в Перуна веры нет, — то ли восхищенно, то ли с осуждением откликнулся обладатель высокого голоса Афонька.