— И здесь этот старик! — воскликнула она. — Как он успел?
Глечке? Эта мысль еще не приходила мне в голову, но теперь, когда Янина высказала ее, она показалась логичной. Ведь ведущий говорил о психической блокаде, нервном расстройстве, возникшем у полицейских. Тем более я там нужен. Во всем Управлении о Глечке знают 7 — 8 человек, и никто не знает столько, сколько я.
Страт начал снижаться — мы приближались к Москве. Янина хотела лететь дальше со мной, но я заявил, что в этой ситуации пользы от нее будет немного, а опасности хватает. Будет лучше, если она свяжется со своим научным руководством и убедит его продолжить исследования в тайге. Важно знать, как поведут себя звери после гибели Лютова. Она согласилась. Уже объявили посадку в московский флайер. Я проводил ее до посадочной платформы. Неожиданно Янина крепко обняла меня, прижалась к моей груди. Впервые она поступала так на людях; сдержанный, слегка ироничный тон наших отношений не предусматривал подобных нежностей. «Береги себя», — услышал я шепот, Янина скрылась во флайере, чмокнул люк. Спустя минуту в иллюминатор я увидел, как похожий на цветастую бабочку флайер, выпорхнув из-под страта, устремился к земле; навстречу ему уже спешил московский челнок.
Оставшуюся часть пути я провел, не отрываясь от визора. Сообщения из Монтрё передавали каждые 15 минут, но новостей было немного. Последнее, что я услышал, была информация о том, что пожарные все же смогли войти в здание и начать тушение пожара, но встретили непреодолимое препятствие.
— Господин Ребров? — услышав свое имя, я обернулся. Это был кто-то из экипажа. — Пойдемте, я вас провожу.
Я думал, что мы пойдем к посадочной платформе, однако мы спустились на самый нижний ярус и направились в носовую часть.
— К сожалению, мы не можем выделить вам пассажирский флайер, господин Ребров, — объяснил провожатый, — ведь в Лозанне мы никого не принимаем. Поэтому мы вынуждены предложить вам служебную машину. Уровень комфорта там, конечно, ниже… Командир приносит свои извинения…
Машина с пониженной комфортностью оказалась хорошо знакомым мне «головастиком», и я охотно принял извинения командира. Впрочем, я принял бы их, даже если бы мне предложили прыгать с парашютом.
Отрыв от стартового стола был довольно жестким, ощущение было такое, словно меня изо всех сил стукнули коленом под зад. Мне никак не удавалось выровнять флайер, он отказывался выполнять команды. Взглянув на альтиметр, я понял, в чем дело: страт почти не стал снижаться ради меня, отрыв произошел на слишком большой высоте, и крылья не находили опоры. Наконец машина выровнялась.