От него пахло потом, теплом, едой. Это был полузабытый запах, будоражащий, неуместный, мирный, странный. Я сама когда-то принадлежала этому запаху.
— Я заплатила тебе, Кукушонок. Я бросила на причал золотую монету. Или тебе показалось мало?
Он сощурился, поджал губы. Не спеша присел на корточки — лица наши оказались вровень.
— Ты, барышня любезная, ври, да знай меру. Хватит мне зубы заговаривать, мантикор, мол, у нее в клетке… спит, мол, все время, рыбу жрет… Я тоже хорош, уши развесил. Купился как малой на байки глупые… мантикор, мол… с хвостом, в шипах…
Он вдруг замолчал. Он сидел передо мной на корточках, свесив до земли руки, в каждом кулаке — по горсти гальки. Рот его искривился, словно он съел что-то горькое.
— Я не врала, Ратер. Мантикор на самом деле существует. И я на самом деле бросила монету на причал.
Все было так, да не так. Я вспомнила — монета легла под ноги набежавшей толпе, а Ратер Кукушонок в это время уже барахтался в воде.
— Кто-то подобрал твои деньги, — сказала я. — Там, на причале, толпились люди. Кто-то взял монету.
— А мне что с того, что кто-то взял монету?
Щелк, щелк, щелк — сырая галька посыпалась у него из руки. Что-то напомнил мне этот звук… что-то неприятное, кладбищенское. Хотя почему, если кладбищенское, то сразу — неприятное? Вот Эльго, например, симпатичнейший собеседник. С чувством юмора. Я сказала примиряюще:
— Ну ладно, шут с ней, с монетой. Я тебе еще одну дам, хочешь? Золотую монету, за лодку, хорошо?
— Я не продавал тебе лодки.
— Золотая монета, Ратер старинная авра. Купишь две лодки, новые, да еще на гулянку хорошую останется.
Я собралась было залезть в кошель, но вспомнила, что сейчас там только серебро и медь. И свирелька моя золотая. А открывать при мальчишке грот…
— Нет уж, — прищурился Кукушонок. — Твое золото к утру превратится в битые черепки. Или в ворох листьев сухих. Слыхали такие байки, знаем.
— Так что же ты хочешь?
Пауза. Он отвел глаза. Звездная ночь — лицо его хорошо было видно. Широкие скулы, большой нос, большой рот, смешные брови — одна выше другой. Залитые тенью глазницы — как озерца, кончики ресниц, окрашенные звездным светом, словно тростник в стоячей воде. И взгляд из тени, когда он, надумав что-то, поднял глаза — неожиданный, близкий, тянущий.
— Мантикор… — прошептал Кукушонок, подавшись вперед. — Ежели не соврала ты… Мантикора хочу увидеть.
Я улыбнулась от растерянности.
— Не хочешь золота, хочешь посмотреть на чудовище?
Он кивнул. Широко раскрытые глаза его казались совсем черными.
А почему бы и нет, подумала я. Парень отдаст мне лодку, принесет весла… И вообще, будет у меня союзник в городе.