Александр Александрович и его дети жили на юге, в двухэтажном четырехквартирном бревенчатом доме с оштукатуренным нижним этажом; дом стоял на краю территории, представлявшей собою аппетитную смесь загородного княжеского имения и советского среднетехнического училища. В изогнутом подковой барском доме располагался основной учебный корпус, в каретных сараях мастерские, во флигелях за строем старых лип свистели шпиндели учебных токарно-винторезных станков, в пруду, заросшем до состояния зеленой скатерти, торчали горлышки бутылок. Бузина повсюду вытесняла сирень, чаша фонтана настолько заполнилась землей, что стала напоминать лобное место. Но в целом было уютно, тихо, только иногда взревывал в мастерских внезапно запущенный студентом трактор — получи зачет.
Нависая над брегом реки Сомь, громада политехникума, одновременно нависала и над беспутной судьбой неуклонно взрослеющего Вадима. И к восьмому классу «линия» его не определилась, были большие сомнения насчет институтского будущего, и настало время задуматься, а не отдать ли парня в более реальное образование.
Может создаться впечатление, что Барковы представляли собою отгородившуюся от всего света диковатую семейку на манер отечественных Хогбенов: чумовой старик-прохфессор, девочка-вампир, и троечник-футболист с редкими невнятными выходками. На самом деле все было проще. Отец был не только хороший преподаватель, но и общественник; высадил в городском парке туевую аллею со своими юными технологами, вел кружок юных доменщиков, а в 86-ом, когда, в общем-то, было уже и не нужно, вступил в партию, несмотря на недовольное шипение Майбороды. Маринка была звездой районной больницы, главврач лично носил ее на руках к капельнице; скуластый рыжий парень, прибывший по распределению после института, он звал ее «моя кровиночка». Подружки любили с нею «делиться» и «шушукаться» по поводу мальчиков. Она была очень удобным объектом для этого, особенно «после операции», когда ей и языком-то было трудно шевельнуть. Все понимает, и явно не соперница, и не разболтает ничего. Нечестно только, что за это редчайшее качество подружки наградили ее прозвищем — «могила».
У Вадима было полно приятелей, его многие считали «неплохим пацаном». Ближе всего он сошелся с Толькой Бажиным и Валерой Тихоненко, первый был сыном завгара, а второй — бухгалтера все из того же политехникума. Они жили в том же доме, что и Барковы, только на втором, деревянном этаже. Бажин — медлительный, основательный и вдумчивый толстяк, Тихоненко, в опровержение фамилии — егоза, враль и везун. Учились все трое в одном классе, проводили вместе много времени, и не раз плотно дрались «толпой» с «овражскими». Вадиму обычно рвали рубаху или штаны, Бажину квасили физиономию, Валерка даже свои очки умудрялся сохранить в целости. Юный Барков считал этих пацанов ближайшими своими друзьями, и близкими настолько, что мог поделиться с ними чем угодно, даже странноватыми «мыслями», что забредают в любую мальчишескую голову. Он считал, что и у них нет от него тайн. Возможно, так оно и было. Сохранялось такое положение до одного случая, смутившего его неустойчивые, еще детские чувства.