Слуга, открывший дверь, сделал вид будто Швиль и не думал уходить, будто сегодня не случилось ничего необычного. Он почтительно поклонился и прошел вперед, чтобы раскрыть дверь.
Едва Швиль успел снять шляпу, как в его комнату, не постучав, вошла Марлен. На ней было черное, шелковое, тесно облегающее вечернее платье. Вместо серег из золота и кораллов в ее ушах были теперь черные бриллианты в платине, очень редкие камни, похожие на те, которые были в коллекции у графа Риволли. Только золотой обруч, поддерживавший утром ее густые, иссиня-черные волосы, по-прежнему был на своем месте. В руке она держала страусовый веер, пластинки которого были сделаны из выкрашенной в черный цвет слоновой кости и усыпаны рубинами.
Она подошла к нему и снова мягко провела рукой по его волосам.
– Значит все-таки вернулся? Я так и знала. Это было совершенно бесцельно и небезопасно, потому что Генуя кишит народом со всех концов мира. Твое лицо слишком хорошо известно и тебя ищут везде… ты должен отдохнуть, мой милый. Ты должен чувствовать себя здесь счастливым. Это будет твоей благодарностью за спасенную жизнь. До сих пор ты не был ко мне мил. Но я не сержусь. Я объясняю твое волнение тем, что тебе пришлось пережить. Твое сегодняшнее бегство также относится к этому. Мы больше не будем о нем говорить, хорошо? Наша встреча не должна быть омрачена упреками. Тебе не хватает мягкой женской руки, нежной, благоухающей и доброй. У тебя такие сухие, жаждущие губы, пойди сюда, мой мальчик. Пойди сюда, я поцелую тебя.
Она обвилась вокруг него, как змея, и когда Швиль почувствовал на своих губах ее пылающие губы, он устало закрыл глаза…
Дни проходили, как во сне. Швиль чувствовал себя отдохнувшим, подкрепленным, и нервы тоже успокоились.
Марлен показывалась редко, он видел ее только мимоходом. Тогда он целовал ее руку и, вопросительно смотря на нее, ждал, когда же наступит «это», но ничего не происходило. Ей не о чем было с ним говорить, и он целые дни проводил в саду, на шезлонге с книгой, возвращаясь в дом только на время обеда и завтрака, чтобы потом снова исчезнуть. На улицу он больше не выходил: его удерживало опасение быть узнанным. Он часто думал об Элли и надеялся встретить ее. В доме днем и ночью царила тишина.
Иногда кто-то играл на рояле. Без сомнения, это была Марлен: он знал ее удар. Его часто занимала мысль, что она хочет с ним сделать. Очевидно, сейчас она хотела предоставить ему возможность отдохнуть. Но чем дольше он оставался, тем менее удовлетворялся он этим объяснением. Им начинало овладевать смутное беспокойство. Почему с ним обращаются, как с больным в санатории? Разве она спасла его для того, чтобы ухаживать за ним? Почему Марлен избегала его? За все это время она ни разу не обедала с ним, мало того, он даже не знал остального дома. Единственным человеком, с которым он ежедневно встречался, был слуга, молчаливый итальянец. Но когда вопросы Швиля выходили из обычных рамок, его лицо принимало глупое выражение и он пожимал плечами.