Лично Ян верил, что министры правы, предсказывая бунты, но сейчас эта угроза не волновала его. Если герцог Орлеанский мог простирать свое безразличие к существующей в обществе напряженности до того, что беспечно удалился в Рамбуйе, чтобы отдаться забаве, являющейся наиболее ревниво охраняемой привилегией аристократов, значит, и он может это сделать. И в тот же день, когда часы пробили два, он покинул Версаль в карете, украшенной гербом клана Монкрифов, вслед за которой скакал его вороной жеребец. Одновременно к герцогине Войн был послан гонец с краткой запиской, напоминавшей ей, чтобы она не ожидала мужа раньше чем через несколько дней и до его приезда располагала собой, как сочтет нужным.
– Прекрасно, так я и поступлю! – воскликнула Таунсенд, прочитав записку несколько часов спустя по возвращении к себе после аудиенции у королевы. До последней минуты она не очень верила в то, что Ян действительно оставит ее надолго, но теперь разорвала записку в клочья и бросила на пол. – Я буду точно так же развлекаться, Китти! Ты увидишь.
И, подхватив свой тяжелый шлейф, выбежала из комнаты, по длинному сверкающему коридору мимо мраморных статуй и широких сводчатых окон устремилась навстречу теплому вечернему воздуху. Она мчалась вниз, по мраморным ступеням так, будто сами фурии гнались за нею. Судя по гневу и отчаянию, теснившим ее грудь, так оно, возможно, и было.
Спотыкаясь на длинном лестничном пролете, Таунсенд достигла, наконец, оранжереи и свернула на дорожку, которая вела к центру Малого парка, раскинувшегося под окнами апартаментов королевы. Ей не хотелось встретиться с группой весело смеющихся людей, направлявшихся, как она видела, к французскому саду, однако, торопливо проходя мимо кованых ворот, она столкнулась с человеком, внезапно появившимся из-за живой изгороди.
– Постойте!
Он схватил ее за руки. Таунсенд с трудом перевела дыхание, сердце стучало, как барабан. Она подняла глаза и увидела перед собой Анри Сен-Альбана. Лицо исказилось гримасой, из глаз хлынули слезы.
– Тише, – мягко сказал он, – не здесь. – И быстро отвел ее к мраморной скамье в нише между кустами, где они оказались в полном уединении. Он протянул ей свой носовой платок и сел рядом. Она, плача, раскрыла перед ним душу. Призналась, что ненавидит Версаль и мужа и страстно желает уехать домой, в Англию, и никогда не возвращаться. Словно рухнула, наконец, плотина, и все отчаяние, унижение и боли, терзавшие ее эти последние недели, изливались из нее потоком горючих слез.
– Бедная моя голубка, – нежно произнес Анри, гладя ее руки.