– Разумеется, мой дом – это ваш дом, – сказала она.
Двумя часами позже Ян сидел в гостиной первого этажа Сезака, с бокалом белого вина в руке. Сквозь открытое окно позади него доносилось громкое кваканье лягушек и отдаленное журчание реки. Лампы не были зажжены, и в комнате было темно. Несколько минут назад приходил лакей со свечами, но Ян сделал ему знак удалиться. Больше всего ему сейчас хотелось побыть в одиночестве.
Гостиная была уютной, хотя в отделке ее, как и во всех остальных помещениях замка, царило дикое смешение стилей. Стены были украшены внушительного вида затейливыми бордюрами и небольшими, но необыкновенно красивыми гобеленами семнадцатого века. Гобелен, висевший напротив Яна, был несомненный Обюссон с изображением разнообразных пасторальных сцен, а над двумя парными креслами стиля Людовика XV висел прелестный натюрморт Араллано. Подбор картин – вернее, всех произведений искусства, собранных в этом деревенском замке – удивлял Яна. Только в Фонтенбло довелось ему видеть более красивую мраморную мозаику, чем та, которой был выложен пол в столовой Сезака, а флорентийские горки и стулья эпохи Генриха II могли сделать честь любому из роскошных королевских дворцов, которые он посетил во Франции.
В коридорах и холлах Сезака звенели многочисленные внутренние фонтаны, назначение которых – остужать одуряющую жару туреньского лета. Обилие дубовых балок, брусьев и ореховых панелей в спальнях замка также служило для того, чтобы сделать комнаты прохладнее и придать им вид средневековых покоев. В общем, Сезак производил гораздо более сильное впечатление, чем Ян себе представлял, но сейчас его уже не радовало, что, женившись на Таунсенд, он стал его владельцем. Он с грустью думал о том, как удивительно переменилась его Таунсенд, которая за ужином сидела во главе стола, с достоинством и любезностью куда более взрослой и более искушенной светской дамы.
Однако действительно ли она переменилась? Яну пришлось сознаться, что он редко видел, чтобы его жена так свободно и непринужденно держалась в светском обществе, ведь она фактически жила взаперти в его сыром парижском доме, а затем он выпустил ее в душные гостиные Версаля, не подготовив к этому. Ни разу не познакомил он ее с обычаями и нравами двора, на что обычно требуются месяцы, а то и годы, а удовольствовался тем, что она прослыла всего лишь самой юной и самой неопытной из придворных дам Людовика XVI. Не говоря уже о его жестоком обращении с ней.
Мускул задергался на щеке Яна. Он был слишком утомлен и от долгого путешествия слишком болела грудь, чтобы тщательно все обдумать сейчас или поразмыслить над тем, какую холодность выказала сегодня к нему Таунсенд, обращаясь с ним так, будто он был таким же гостем в ее доме, как мадам Оретт, причем не очень желанным.