Это объяснило обилие сухих лавандовых духов в каждой комнате и почетный прием, оказанный в тот вечер Коку, графу Лестеру Джоном и Парисом Греями. Ян уже слышал, что этот человек слывет отцом современного сельского хозяйства Англии.
– У вашего брата, у всех вас довольно необычные имена, – сказал он, больше интересуясь самой семьей, чем ее хозяйством.
Таунсенд засмеялась:
– За это надо благодарить мою мать. Родную... После свадьбы они с отцом провели год во Франции. И город Лурд произвел на них неизгладимое впечатление.
– А Геркуль и Парис?
– Это в честь героев мифологии, о которых она читала в детстве.
– А вас назвали в честь человека, за которого она надеялась впоследствии выдать вас замуж? Впрочем, думаю, что ваша мачеха отдаст предпочтение кузену Перси?
Таунсенд рассмеялась:
– О, нет! Кейт скорее отдаст меня за какого-нибудь бродячего лудильщика, чем за Перси. Это все тетя Арабелла. Она уговаривает моего отца и дядю Лео заключить этот брак. – Она скорчила гримасу и добавила: – Что касается меня, то я охотней вышла бы за лудильщика.
Теперь пришел черед рассмеяться Яну. Громкие, низкие звуки прокатились сквозь тьму до самого замка, и кирпичные стены отозвались на них гулким эхом. Монкрифу вдруг пришло в голову, что он давно не смеялся так, во всяком случае, со времени его дуэли с де Вереном и назойливого вторжения в его жизнь Изабеллы...
– Пойдемте, – сказал он, внезапно отрезвев, ибо знал, как неприятны порой иные воспоминания. – Я провожу вас. Час поздний, и я не хочу, чтобы кто-нибудь обнаружил ваше отсутствие.
Он взял ее за руку, и они повернули назад, к дому, когда Гарри, закончив охоту на кроликов, выбежал из-за купы розовых кустов. Своим худым тельцем он стремительно бросился к Таунсенд и толкнул в объятия Монкрифа.
Покидая в спешке комнату, Таунсенд не дала себе труда одеться как следует, и под накидкой не было ничего, кроме тонкой батистовой рубашки. А под рубашкой – обнаженные упругие груди, которых ненароком коснулись руки Монкрифа, когда он прижал ее к себе. И оба они тотчас ощутили влечение, от которого у Таунсенд перехватило дыхание, а Яну бросилась в голову кровь.
Рискуя получить пощечину, он все же наклонился и поцеловал ее. К его удивлению, она не сопротивлялась, а еще плотнее прижалась к нему.
Поцелуй был долгий, требовательный и жаркий, и Таунсенд почувствовала, как что-то в ней тает. Даже первый его поцелуй не привел ее в такое состояние, а сейчас все ее тело обмякло и жаждало чего-то большего. Его руки медленно заскользили по ее бедрам, обхватили ягодицы, плотнее вдвигая ее между своих ног. Соски, прижатые к его груди, затвердели.