На лице Таунсенд все еще было выражение непокорности.
– Вы найдете Людовика очаровательным человеком с прекрасным чувством юмора, – сказал Монкриф мягче. – В менее официальном окружении, чем в зале послов, конечно.
– Я с нетерпением жду этого, – сдержанно ответила Таунсенд.
Монкриф поджал губы.
– Иногда я забываю, какой вы еще ребенок. В самих словах было что-то обидное, но именно тон – нетерпеливый и презрительный – больно задел Таунсенд. Они пошли на ужин – их первое официальное появление в Версале после приезда – в холодном молчании. Таунсенд стало немного легче в предвкушении ужина в веселой атмосфере Двора Людовика, но эта церемония оказалась еще более невероятной, чем аудиенция у короля.
Открытый ужин, называвшийся так потому, что всякий, кто хотел наблюдать, как ужинает королевская семья, мог легко быть допущенным в GrandCouvert[12], величественную, роскошно отделанную, с портретами мадам Вижи-Лебрюн. В течение почти двух часов Таунсенд вынуждена была сидеть с другими придворными дамами, а также многочисленными горожанками на театральных стульях у одной стены громадного зала, мужчины сидели у другой, и все они наблюдали – будто за актерами в пьесе, – как король и королева Франции вкушают суп, жаркое из куропаток и палтуса, приготовленного на пару, в передней части зала. Все присутствующие должны были подниматься и кланяться, когда вносили королевские блюда. Кроме того, им не разрешалось обмениваться ни единым словом друг с другом.
В течение этой длительной трапезы Таунсенд очень старалась не заплакать. Она не могла понять, как можно было выносить столь нелепое действо. В животе у нее урчало от вида и запаха многочисленных аппетитных яств, потому что она весь день не ела, и голова болела от перегретого и перенасыщенного духами воздуха.
Сейчас она сидела в бело-золотом зале, съев немного из того, что было, наконец, предложено придворным, после того как королевская семья удалилась. Она ни с кем не разговаривала, потоки смеха и слов перекатывались, ничуть ее не трогая. Ей нечего было сказать кому-либо, так как она никого не знала, а Монкриф не дал себе труда представить ее, приведя на ужин в этот душный официальный зал.
Со своего места Таунсенд могла видеть его высокую фигуру, удобно прислонившуюся к мраморной каминной доске в конце зала. Как и все в Версале, он носил парик. Несмотря на то, что везде в мире парик быстро выходил из моды, здесь нужно было все еще соблюдать этикет. В своем традиционно черном камзоле с белым жабо он был, однако, самым заметным мужчиной в зале, и Таунсенд не могла не видеть, что глаза дам снова и снова останавливались на нем. Она смахнула ресницами неожиданные слезы, ненавидя Версаль, его пышность, его высокомерное великолепие и дух тайных интриг. Она ненавидела скуку на лицах мужчин и женщин, а больше всего – унизительность сцен, которые постоянно устраивали король и королева Франции. Прежде она считала Францию одной из самых просвещенных стран мира. Однако правитель – абсолютный монарх, получивший свою власть от Бога, согласно взглядам