Он заставил себя вспомнить все это и почувствовал жгучий стыд. Тогда он наговорил Мадлен немало лжи, которая, как яд, выжгла ей душу. Энджел вспомнил даже исходивший от нее запах – детской присыпки и мыла.
И вот теперь у Мадлен был шанс отомстить ему.
Жизнь Энджела зависела теперь от женщины, которую он когда-то предал.
Мадлен сидела на краю постели в спальне Лины. На стенах, то тут, то там, она видела обрывки обоев «Лаура Эшли» бледно-голубого цвета, которые много лет назад сама покупала. Теперь большая часть стен в комнате дочери была увешана плакатами с изображением рок-групп, о которых Мадлен никогда и не слышала. Дорогие обои в сотне мест были продырявлены кнопками и гвоздями: по мере того как Лина росла и менялись ее вкусы, плакаты в комнате постоянно сменялись на новые.
Мадлен легла на кровать и прикрыла глаза, задумавшись о дочери. Сначала она почему-то смогла припомнить только Лину в раннем детстве: пухлые щечки, смеющиеся голубые глаза, полненькие ножки, на которых маленькая Лина ковыляет через всю гостиную. Малышка широко улыбается, демонстрируя свой пока еще беззубый рот.
Неужели все матери помнят о своих детях только это?.. Неужели глубоко в сердце каждой матери сохраняется образ ее ребенка в младенческие годы, когда он сладко пах тальком и детским шампунем?
Ах, сколько же ошибок она сделала... Следовало рассказать Лине, кто ее отец, много лет назад. Даже в прошлом году было еще не поздно. Нужно было вовремя понять причину охлаждения со стороны дочери и, не дожидаясь вопросов, самой обо всем ей рассказать. Но Мадлен боялась, что тогда дочь перестанет ее любить, что Лина может даже уйти из дома...
А было так замечательно, когда они оставались вдвоем, мать и дочь, одни во всем доме, когда они или готовили что-нибудь на кухне, или читали вслух перед сном.
Давно забытые картины вдруг всплыли в памяти Мадлен: она тогда сама была еще совсем юной, училась в колледже и одновременно была вынуждена растить дочь. Она отлично помнила ту ужасную квартиру на Юниверсити-авеню, с окнами, рамы которых не открывались, с батареями отопления, которые совсем не отапливали... А разбитые ступени так называемой парадной лестницы! А машина, которая каждое утро буксовала на углу Пятнадцатой и Юниверсити... Что уж говорить о вечерах, когда им обеим приходилось питаться смесью отрубей с изюмом и молоком и когда Мадлен с ужасом думала: свежее ли молоко, или уже испортилось... Но даже в самые тяжелые дни, когда ей приходилось работать часов по восемнадцать или когда приходилось ночами готовиться к экзаменам, – даже в такие дни Мадлен всегда была вместе с Линой: девочка сидела на коленях у матери. Тогда Мадлен казалось, будто они вдвоем противостоят всем.