Деймон взглянул на руки и сжал их в кулаки.
– В конце сорок шестого года, ночью, в вилле разыгралась ссора. Что было ее причиной, мы не знаем и до сих пор, но закончилась она двумя убийствами. Любовник Гарриет Пайк получил пулю в живот из многозарядного пистолета – так называемого револьвера. В него выпущены были все пули, но в цель попала только одна. Вилла стояла в стороне от других домов и услышать выстрелы могла только служанка. Она, однако, – единственный свидетель – была задушена.
Казалось, какие-то мрачные тени проникли в комнату.
Клайв бросил через плечо быстрый взгляд на дверь в библиотеку, к которой он сидел спиной. Затем он вновь посмотрел на Деймона.
– Вы говорите, что выстрелы были сделаны из револьвера? – спросил Клайв. – Девятнадцать лет назад?
– Да. Вы думаете, это оружие – новое изобретение?
– Не то, чтобы совсем уж новое, но все-таки...
– Я имел в виду не револьвер с металлическими патронами, мистер Стрикленд. Это, действительно, новое – можно сказать, новейшее – изобретение. У меня самого лежит в столе такой револьвер на случай, если в дом заберутся воры.
Деймон потянулся к ящику стола, но так и не открыл его.
– Дело выглядело очевидным. Власти хотели, чтобы процесс над этой женщиной послужил примером и предостережением всем остальным. Вести обвинение было поручено мне. В свою защиту Гарриет Пайк могла только утверждать, будто в ту ночь ее не было на вилле. Да, но где в таком случае она была? Отвечать на этот вопрос она отказалась. Она лишь упрямо твердила, что ее любовник соблазнил горничную и, видимо, между ними возникла ссора, что стреляла горничная, а умирающий еще успел, должно быть, задушить ее. Полагаю, вы сами понимаете смехотворность этой сказочки, которую никто не принял всерьез.
Я тогда переживал довольно трудное время: моя первая жена умерла незадолго до этого. Я был, однако, еще молод и считал своим долгом убедить суд в полной неправдоподобности истории, рассказанной Гарриет Пайк. Мне это удалось.
Лишь после вынесения приговора мне начало казаться, что я проявил излишнее рвение, внеся, быть может, в зал суда горечь, владевшую мной после смерти жены.
Когда я вошел в камеру смертников, чтобы повидать эту женщину, то сделал это не потому, что был очарован ее внешностью – это я могу утверждать самым решительным образом. Дело в том, что в течение всего процесса она смотрела на меня таким взглядом, словно хорошо знала меня. Я и сейчас вижу, как она глядит на меня со скамьи подсудимых.
Потом выяснилось, что она и впрямь кое-что знала обо мне. По ее словам, ей приходилось читать о тех процессах, которые я вел. Подробнее расспросить ее мне не удалось, потому что она упала передо мной на колени и рассказала теперь уже совершенно новую историю.