– Каких гарбузов? Кому?! – громко спрашиваю, не отходя от дверей. – Хлопцы, кто сегодня гарбуза получил? Прошу поднять руки!
Ага! Вижу – прячут хлопцы глаза, головы за соседей ховают. Никто не хочет сознаться.
– Вот видите! – с возмущением обращаюсь к Мусию. – Нет таких!
Дед онемел от изумления.
– Как нет?! – наконец, взвизгнул он. – Никто не получил? А я?.. Я получил гарбуза!
– А разве вы парубок? – с удивлением спрашиваю и, видя, что весь зал покатился со смеху, продвигаюсь от дверей метров на пять вперед. – А о вас, титко, – обращаюсь к Явдохе, – говорят, что вы спекулянтка! Так это ж брехня.
– А брехня, брехня, – соглашается Явдоха и спускается вместе с корзинами со сцены.
Опять хохочет зал. А дед Мусий не унимается:
– Не пускать поганца! Пусть дома сидит!
– Не имеете права! – ору ему через весь зал. Голова колхоза застучал карандашом по пустому графину, и, наконец, наступила тишина
Что ты там говоришь? – спрашивает он, обращаясь ко мне. – Иди сюда, чтоб люди тебя видели.
– Мне и здесь неплохо.
Вдруг мой батька срывается с места, бьет кулаком по столу и кричит:
– Иди, стервец! Народ тебя требует!..
Что поделаешь? Раз отец приказывает – надо идти. Снимаю фуражку и плетусь по проходу между скамейками. По ступенькам взбираюсь на сцену.
– Ну, что ты хотел сказать? – спрашивает голова и насмешливо улыбается.
Не терплю я насмешек. Поэтому отвечаю сердито:
– Не имеете права нарушать конституцию!
– А мы не нарушаем, – говорит голова. – Помнишь, как в конституции сказано?
Конституцию я знаю и цитирую без запинки:
– Служба в армии – почетная обязанность каждого советского гражданина
– Вот видишь, почетная! – серьезно говорит мне голова. – А люди считают, что ты такого почета недостоин. Армия наша народная, и народ имеет право решать: посылать тебя на военную службу или не посылать.
– Не посылать! – орут какие-то дурни из зала и хохочут.
Им смех, а мне уже не до смеха. Вдруг правда – решат и не пустят меня в армию? Завтра голова колхоза позвонит по телефону в военкомат, и точка… Даже мурашки забегали по спине. С тревогой смотрю на голову, хочу что то сказать ему, но не могу. Не слушается язык, и в горле пересохло.
– Тов… товарищ голова. – еле выдавил я из себя.
А он отворачивается и улыбается.
– Батьку! – обращаюсь я к отцу. Он даже глаз не подымает
– Люди добрые! – с надеждой смотрю в зал. – За что?.. За что такое наказание?
А в зале тишина, слышно даже, как дед Мусий сопит в усы. Вижу, опустил голову Степан, блестят слезы на глазах у Василинки. На галерке онемели ребята.
– Я же комсомолец! – хватаюсь за последнюю соломинку.