– Не держи сердца, почтенный, – извинился Коренга. – Мой пёс к тому не приучен, чтобы за всяким гоняться, на кого ему сторонние люди укажут. Он меня бережёт… Да меня одного только и слушает.
Он был готов засвидетельствовать – а понадобится, и доказать кому угодно – отменную выучку своего мохнатого спутника, дабы каждый мог видеть, что покусанный был сам виноват… но не пришлось. Пока он говорил, галирадец успел оправиться от нового потрясения и в свою очередь открыл рот, собираясь, кажется, заорать. Судя по выражению побагровевшего лица, он был намерен обвинить Коренгу уже во всех своих сегодняшних бедах. И, надо думать, обвинил бы – но в это время с корабельных мостков послышался задорный молодой голос.
– О чём шумим, добрые люди? – весело вопрошал он по-сольвеннски с едва заметным чужим призвуком. – Что за шум, а девки нету?
По сходням спускался хозяин «Чагравы», аррантский купец. Как почти всё его племя, он наголо брил подбородок и оттого казался моложе, чем, наверное, был, а уж голосом обладал вовсе юношеским, чистым и звонким. Народ начал смеяться его оговорке.
– Не «девки», добрый аррант, а «драки». Так у нас бают.
– А в чём разница? – нимало не смутился купец. Зубы у него были ровные, белые. А ноги от сандалий до подола тонкой рубахи – не прикрыты штанами, назло стылому холоду. – Я думаю, – продолжал он, – была бы девка – и драка уж точно была бы… Что же здесь приключилось, почтенные? И в чём винят человека, надумавшего погостить на моём корабле?
ГЛАВА 4
Пустяки, не стоящие упоминания
Некоторое время спустя Коренга сидел на берегу, выбрав место поодаль от пристани и шумных рядов, там, где в море падал резвый и говорливый ручей. Он успел попробовать морскую воду на вкус и убедиться, что она была почти пресной. На самом деле тут нечему было дивиться, ведь Галирад выстроили у самого устья Светыни, простиравшей своё течение далеко в воды залива… Тем не менее Коренга был столько наслышан от бывалых людей о горько-крепкой солёности моря, что испытал даже некое разочарование. Чаявши рассола, ощутить на устах пресницу!.. Подспудно огорчало даже то, что Батюшка Океан, часто и почтительно именуемый Грозным да Бурным, не мчался на берег огромными сокрушительными валами, а, наоборот, мирно ластился к суше, словно какое-нибудь безобидное озерко, и ничем не оказывал присущего ему, опять-таки по рассказам бывалых людей, свирепого нрава. «Вот я и освоился, – усмехнувшись про себя, подумал молодой венн. – Только что глазам своим поверить не мог, а теперь уже недоволен. Прямо как дитя, встретившее большую собаку. Боится, руки за спину прячет, а оглянуться не успеешь – виснет на шее, за хвост тянет и в зубы залезть норовит… Пока пёс с горя не рыкнет…»