Откуда взялся второй?
Ну, вероятно, из ночи… Откуда же еще может взяться такой человек. Черные одежды, черное лицо, длинные черные волосы, не покрытые головным убором. И чудится, что костер не в силах разогнать тот мрак, который окутывает пришедшего из ночи человека. Хотя это, конечно, кажется. Только кажется.
— По-прежнему любишь таинственность… Приходишь из ночи, уходишь в ночь, назначаешь странные встречи, да еще и оказываешься в таком месте неведомо как. Я что-то не вижу твоего верблюда. — Человек усмехается. Игра морщин на его лице завораживает. Когда костер снова вспыхивает, удается разглядеть, что морщины перемежаются со шрамами. Или шрамы с морщинами? — Волшебство, мистика, тайны…
— Просто я не отказался от своей натуры. И не прячусь за фальшивыми фасадами. — Голос темного человека так же холоден, как и мрак, окружающий огненные звезды.
— Как скажешь, твое мнение не единственное… — Первый человек снова подкинул крупный сук в огонь. — И далеко не самое верное…
Темный человек передергивает плечами. От этого движения звездам становится еще холоднее, и они начинают дрожать сильнее. Кажется, еще чуть-чуть — и сорвутся со своих мест, покатятся в тартарары.
Двое молчат, наблюдая за неслышной игрой пламени. Странно. Огонь ведь потрескивает, поедая дерево, шипит влагой, пламя гудит на ветру… А не слышно.
— Зачем ты позвал меня, Саммад? — наконец не выдержал и спросил первый. — Какая беда могла приключиться за это время, чтобы тебе потребовался я?
Черный морщится. Складывает руки на груди. В свете костра на указательном пальце левой руки мелькает перстень с огромным рубином. Драгоценность, достойная царей.
Рубин наливается светом костра, пламенеет. И ночь откатывается назад, видя, как в ответ на этот холодный огонь вспыхивают темно-бордовым глаза первого человека.
— Я глядел в Зеркало, Ибрахим, — произносит Саммад, поднимая лицо к звездам. — Я увидел там много нехорошего.
Небо вздрагивает и ритмично дергается в такт смеху Ибрахима.
— А когда ты там видел что-нибудь хорощее?! Неужели ты думаешь увидеть там всю красоту мира?
— Я буду встречаться со всеми, — сквозь зубы произносит Саммад. — И выбрал тебя первым, как…
— Как самого невыносимого? — Ибрахим снова смеется, но уже не так, как прежде. Просто усталым смехом.
— Можешь считать и так… Они снова замолчали, слушая шорох остывающей пустыни.
— Так что же ты видел? — снова первым спрашивает Ибрахим. Он не любит долгих пауз. Тем более когда молчит Саммад. Иногда молчание страшнее слов, страшнее стали.
— Я видел, как многие и многие тысячи возносятся к небу в дыму. Как ад вырвался на землю и катится по ней стальной змеей, изрыгая дым и пламя. Видел жирный жертвенный дым человеческих тел, покрывающий головы новых богов. И над всем этим лик Иблиса1. — Саммад смотрит в огонь, как в то неизвестное, страшное зеркало, где он увидел все эти страшные картины.