Князь Никита тоже улыбнулся ей.
Она была без своей обыкновенной высокой причёски, в белом ночном чепчике и капоре.
– Пошли за Блументростом, – обратилась она к Мише, – он велел дать знать, если будет перемена. Лаврентьюшка, а ты бы теперь отдохнуть пошёл – теперь уже можно. Я посижу.
Миша снова пошёл, но Лаврентий не двигался.
– Лаврентий, ты слышишь? – сказала Аграфена Петровна.
Старый слуга поднял голову. Князь Никита глазами показал ему, чтобы он слушался «её».
– Княгинюшка, я сам за лекарем сейчас побегу, – сказал Лаврентий.
– Ты поезжай лучше, я не велела раскладывать карету, – проговорила ему вслед Аграфена Петровна.
Князь Никита хотел приподняться, но из его усилий ничего не вышло.
– Шш!.. Не шевелись! – остановила его жена. – Погоди, приедет доктор.
– И да… да… и давно я так? – с трудом выговорил князь Никита.
– После, после всё расскажу, теперь не говори и не двигайся! – опять остановила она, поправляя одеяло.
Князь послушно и кротко взглянул на жену.
Блументрост не заставил долго ждать себя. Лаврентий нашёл его в академии и сразу привёз.
– Ну, вот мы и поправились, – заговорил он, входя и потирая руки, – ну, теперь всё пойдёт хорошо. Поздравляем, поздравляем! – Он не спеша поздоровался с княгиней, оглядел комнату и, видимо, оставшись доволен порядком, подошёл к больному, пощупал ему голову, сказал «хорошо!», подержал за руку повыше кисти и тоже сказал «хорошо». – Теперь нужно будет давать только подкрепительную микстуру, – обратился он к Аграфене Петровне, – я вам её пришлю. Если он захочет есть – дайте ему молока, суп тоже можно, а больше пока ничего.
Блументрост скоро уехал, сказав, что у него в академии много дела и что вечером он заедет на всякий случай. Уходя, он дружески потрепал Мишу по плечу, как старый знакомый.
Аграфена Петровна только по уходе доктора оживилась и пришла в себя. Она села к мужу на кровать и, гладя его руку, заговорила с ним:
– Господи, как ты напугал нас! Ведь вот уже двенадцать дней, как ты без памяти… как тебя принесли тогда…
Никита Фёдорович силился вспомнить, откуда это и как принесли. У него оставалось смутное впечатление чего-то страшного и ужасного.
– Нет, но кто меня удивляет, – нарочно переменила вдруг тему разговора Аграфена Петровна, – так это Миша. Представь себе: он не отходил… положительно… иногда ночью придёт и сидит… сколько раз засыпал здесь. Мешает, а прогнать жаль… Ты попробуй уснуть теперь… Хочешь, я дам поесть, а потом усни…
И она послала Лаврентия за молоком и супом.
Княгиня ощущала теперь то особенное волнение, которое приходит всегда после долгого и напряжённого беспокойства, когда причина этого беспокойства исчезнет. Под влиянием этого волнения ей хотелось говорить, и она говорила, заставляя в то же время молчать Никиту Фёдоровича. Иногда она останавливалась, боясь утомить его; но он делал усилие, как будто желая спросить, и она снова начинала о чём-нибудь, но старалась говорить как можно медленнее и тише.